Судьба человека
«Обзор» продолжает цикл рассказов об участниках Великой Отечественной войны. Это не коммерческий проект. Это напоминание читателям о цене мирной жизни, которую заплатил советский народ за победу 1945 года.
Михаил Митрофанович Рудь – единственный среди сотен моих собеседников-фронтовиков, который со Сталина начал рассказ о себе и о своём участии в Отечественной войне. Чтобы стало понятно, почему именно с Иосифа Виссарионовича, необходимо обширное предисловие.
Мальчик появился на свет 14 ноября 1922 года в Белополье Харьковской (ныне – Сумской) области в зажиточной семье. Белополье по тем временам город с 40-тысячным населением, с двумя крупнейшими в СССР механическими заводами и депо по ремонту паровозов на станции Ворожба.
Это было огромное железнодорожное производство, на котором одновременно работало примерно 5000 человек. По статистике того времени, самое большое депо на Южной железной дороге, способное решить любые ремонтные задачи: от восстановления изношенных колёсных пар до капитальных ремонтов паровых котлов.
Дед Константин Терентьевич в Белополье владел современным кожевенным заводом. Отец богател, с оптового склада торгуя готовыми деревянными конструкциями: стропилами, вагонкой, половой доской, окнами, дверями и другими изделиями столяров и плотников. Склад у Митрофана Константиновича Рудя был капитальным, красного кирпича при оцинкованных воротах, и огромным, с гектар. На этой площади стояли лабазы с готовым товаром и сушилки, в которых доходили до кондиции доски свежего распила.
К делу напрямую не относится, но для справки сообщу: у Михаила Митрофановича было три дядьки. Один погиб в Карпатах в Первую мировую войну. Второй, Фёдор, учился в Германии в финансовом университете. Третий в Варшаве получил профессию инженера пищевой промышленности и в Белополье на крупнейшей в регионе крупорушке вплоть до немецкой оккупации занимался производством круп.
«Выполнял заказ военных по гречке, которую Красная армия потребляла в неимоверных количествах», - уточняет Михаил Рудь.
До 1927 года большая и глубоко верующая (иконостасы стояли в каждой комнате собственного двухэтажного дома, самый большой из них, искусно сделанный и дорогой, располагался в красном углу столовой на первом этаже) семья жила очень богато, хотя к тому времени уже потеряла кожевенный завод, который Советская власть национализировала, но оставила в управлении деда.
Однако уже в 1928 году пришла беда, откуда не ждали. В стране появился закон о раскулачивании и, само собой, под него попали все состоятельные и зажиточные хозяева, в том числе – в Харьковской губернии. У Рудей изъяли всё подчистую. Даже из дома выселили – в нём планировалось открыть школу. Деда Константина Терентьевича включили в списки на высылку в Соловецкие лагеря. Это знаменитый СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, куда со всей европейской части СССР свозили социально чуждый элемент.
Спасли старика пролетарии. Они обратились в Чрезвычайную Комиссию (150 подписей под письмом!) и уговорили начальника ЧК не вывозить на Соловки бывшего владельца кожпроизводства, потому что тот «не был эксплуататором-кровопийцей, а был рачительным и справедливым хозяином, который всегда помогал своим работникам».
С этого момента жизнь маленького Миши (6 лет ему было) покатилась под откос. Жили бедно. Правда, не голодали. Мама время от времени сдавала в магазин «Торгсин» (в СССР - система закрытых специализированных магазинов «Торговля с иностранцами», в которых за золото или валюту можно было приобрести любые продукты и любой товар) свои кольца, браслеты, серьги, ожерелья, другие драгоценности, столовое серебро и сбережённые царские золотые монеты. Взамен на обеденном столе появлялся хлеб, масло, мясо, рыбные балыки – всё то, чего не было в других домах. То есть какая-никакая благополучная жизнь продолжалась. Но страну уже надвигающийся голод брал за горло костлявой рукой. Пахло смертельной бедой.
«Наша семья непременно бы вымерла, не пережив Голодомора, если бы не мама», - горько замечает мой собеседник.
К слову, маме устроиться на работу не было никакой возможности. Куда бы она ни обращалась, ответ всегда звучал одинаково: для социально чуждого элемента работы у нас нет.
Кстати, как социально чуждого самого Михаила не приняли ни в октябрята, ни в пионеры. «Я бы и хотел оказаться вместе со всеми, но происхождение служило основным препятствием. Из-за него меня на фронте в партию не приняли, хотя парторг сформированной под Сталинградом стрелковой бригады очень хотел видеть меня в рядах ВКП(б)», - вспоминает фронтовик.
Его жизнь так сложилась, что в 1938 году, после 8-го класса, семейный совет решил: если Михаил будет учиться в 9-м и 10-м классах, то они не выживут. По этой причине юноша пристроился в ФЗО (фабрично-заводское обучение), где получил редкую по тем временам специальность электромонтажника по ремонту паровозов. Монтировал на железных дорогах японскую аппаратуру по дистанционному управлению пристанционным хозяйством.
Нажал диспетчер кнопку – стрелки перевелись, другую нажал – семафор открыл или, наоборот, закрыл. Такие приборы в СССР первыми появились именно на Южной железной дороге. К слову, весь станочный парк депо станции Ворожба был немецкий.
«Царских времён, но немецкого производства были станки», - специально подчеркнул собеседник.
По его словам, он всегда чувствовал себя инородным телом в любом коллективе. Чужим. И таким его сделала именно новая власть, отобравшая всё и ничего не предложившая взамен. То есть понятно, почему Михаил Митрофанович не любил Сталина: «В душе не мог любить Советскую власть. Говорит одно - делает другое. Богатейшую страну довёл Сталин до нищеты, стал врагом собственного народа».
Переходя же к теме войны, начать нужно так: она жестоким колесом прокатилась по этой семье. Старший брат Виктор погиб в Бресте. Средний прошёл всю войну, завершив её в Берлине. Семь раз был ранен на фронте и из-за нездоровья ушёл из жизни рано, в 1958 году.
Сам Михаил Митрофанович Рудь начал свою войну на Волховском фронте, куда попал из полтавского отдельного запасного танкового батальона. Правда, танков было только два и оба – учебные, поскольку всю технику без исключения гнали на фронт. Стать танкистом не довелось. Может, оно и к лучшему, что попал в итоге в пехоту.
«Я верующий, непьющий человек из когда-то богатой, но раскулаченной семьи. На фронт пришёл рядовым и рядовым хочу закончить войну. Командиром быть не хочу, потому что не умею командовать людьми. Но все приказы обязуюсь выполнять, как положено солдату, воевать, не жалея крови и самой жизни», - написал он в заявлении для парторга. Думается, такой документ тот сразу и сжёг от греха подальше.
22-й стрелковой бригаде, в которой воевал рядовой Рудь, зимой 1941-1942 годов выпала незавидная доля. Её направили в состав 2-й ударной армии, которой командовал генерал-лейтенант Андрей Власов. 6 декабря 1941 года бригаду с ходу, с марша, без всякой подготовки, бросили в бой.
«Горько вспоминать, плакать хочется, сколько людей погибло. На одного немца приходилось десять красноармейцев. Выросший в рациональном порядке, я интуитивно понимал, что командиры надо мной - малограмотные, бой ведут примитивно, не умением, а числом. Но что поделать, такова уж доля солдата: пулей бей, коли штыком, дерись лопаткой».
21 февраля 1942 года под городом Чудовым в отчаянном бою, не бою даже, а грубом натиске на вражеские окопы ради соединения с частями Ленинградского фронта Михаил Рудь был тяжело ранен осколками миномётной мины. Да так ранен, что в медсанбате без колебаний решили: отправить солдата в тыловой госпиталь, лучше в Москву, где только и смогут удалить осколок из руки. Так и сделали.
Сегодня Михаил Митрофанович сам над собой смеётся: «Повезло сильно, что был ранен до того, как Власов стал предателем. Клеймо «власовец» ко мне не приклеилось. Иначе бы жизни конец: из раскулаченных, да ещё из «власовцев». Впору с такой биографией самому в петлю лезть».
После войны Рудь узнал, что в его родной бригаде выжило только 5% личного состава 1922 года рождения. В цифрах – 50 человек из 1000.
Сложная хирургическая операция в госпитале в Москве, затем в Тамбове, после того три месяца долечивания в Кирсанове Тамбовской области. Оттуда - в Мичуринск, потом в Липецк в батальон выздоравливающих. А в итоге авторитетная госпитальная врачебная комиссия в июне-июле 1942 года вынесла вердикт: годен к нестроевой, подлежит комиссованию. Нестроевые – это сапожники, коноводы, портные, разного рода ремонтники. Одним словом, неполноценные по состоянию здоровья солдаты, чем тыловой труд необходим.
И в этот же день произошёл крутой поворот в жизни Михаила Рудя: срочно понадобились люди, которые «хоть немножко понимали в проводной связи». Так солдат стал связистом. А работа его заключалась в ремонте телефонных аппаратов, которые из окопов приволакивали изуродованными до неузнаваемости.
Ремонтировал коммутаторы, мотал катушки с телефонными проводами – 800 метров тяжёлого советского провода. А немецкий для этого не годился, был слишком тонким и мало подходил для полевых условий. Постепенно Рудь стал действительно незаменимым в дивизии.
«Но рука работала плохо. В любой момент мог обратиться к командованию с просьбой комиссовать. Тем более что был дружен с комбатом майором Шкирятовым, который всё сватал меня любой из двух своих дочерей. Но всегда думал – надо дойти до победы. А майора Шкирятова в Восточной Померании арестовали и отправили под трибунал за одно слово. Дёрнуло его за язык восхититься немецкими дорогами. Кто-то из стукачей услышал и доложил, куда надо», - вспоминает ветеран.
«Я Сталина терпеть не могу. Когда его вспоминают, меня дрожь бьёт. Как же наш вождь не жалел людей! Никого не жалел».
Вот она, странная судьба человека! Не струсил, не предал, а воевал за страну, которая принесла ему и его семье так много боли. Честно выполнял солдатский долг. Крови не жалел, остался практически одноруким на всю жизнь. Награждён боевыми медалями. И плачет от радости, когда вспоминает Победу и тот неоспоримый факт, что победила в войне его страна. Которую любил и продолжает любить.
