В.Н.Турбин во времени в письмах к читателю
"Обзор" продолжает публикацию воспоминаний Зинаиды Головни о писателе Владимире Турбиной. В первой публикации "Вспоминая В. Н. Турбина" рассказывала не только о знаменитом советском филологе, но и о его отношении к Литве и Вильнюсу.
В 2000 году, накануне седьмой годовщины со дня смерти Владимира Николаевича Турбина, я написала о том, как произошло наше с ним знакомство, и привела текст первых трёх писем, полученных мною от него в 1956 и 1957 годах. Эти записки я в 2009 году поместила на сайте журнала "Самиздат", а в 2011 году они были опубликованы в газете "Литературная Россия" (2011, № 4), за что я весьма благодарна редакции газеты. Следует отметить, что в последние годы имя В.Н. Турбина в указанной газете упоминалось несколько раз, причём в № 5 за 2009 год была помещена статья "Дни Турбина", написанная с большой теплотой Ириной Карпенко, одной из его учениц.
Я "в филологи не пошла", стала инженером, но наша с Владимиром Николаевичем переписка продолжалась более 30 лет, так что у меня скопилось довольно много его писем. Мне кажется, что несколько писем, написанных в основном во второй половине 1980-х годов, могут представить интерес для всех интересующихся творчеством и судьбой Владимира Николаевича.
Но сначала хочу напомнить, что в 1961 г. в издательстве "Искусство" вышла его книга "Товарищ время и товарищ искусство", которая была с огромным интересом и даже восторгом принята в интеллектуальной среде. В этой связи хочу привести две небольшие выдержки из статьи "Торопись, Урания", опубликованной в то время в одном из польских еженедельников. К сожалению, не помню ни названия еженедельника, ни фамилии автора: у меня сохранился только черновик перевода статьи, который я тогда подготовила по просьбе Владимира Николаевича.
Статья очень хорошо передаёт тот интерес, который вызвала эта книга, реакцию на неё в обществе и удивительную атмосферу того времени. Я бы сказала, атмосферу общего творчества, когда при бурном развитии науки (незадолго до выхода книги Владимира Николаевича стало крылатым выражение Бориса Слуцкого "Что-то физики в почёте. Что-то лирики в загоне") начинало возникать понимание того, что наука и искусство не разделены непроходимой стеной, что это просто разные способы восприятия, познания мира. Чего стоят поэтические вечера, которые проходили не только в переполненных аудиториях вузов и концертных залах, но и на стадионах, а в Москве - и на площади Маяковского. На таких вечерах и в печати между "физиками" и "лириками" разгорались бурные дискуссии на тему, кто из них важнее. Мне кажется, что отголосок накала страстей, творчества того времени сохраняется до сих пор и даёт надежду, что и "физики", и "лирики" будут снова в почёте. Статья интересна даже сейчас, несмотря на то, что прошло уже полвека.
Вот начало статьи. "Немного есть книг в СССР, которые вызывали бы такие противоречивые мнения, как книга Турбина "Товарищ время и товарищ искусство". От подозрений в мистификации - до полных энтузиазма призывов переиздать книгу (книга издана тиражом в 22 тыс. экземпляров и исчезла с прилавков чуть ли не тогда, когда появилась) и от похвал за новаторство и смелость в решении проблем - до тяжёлых упрёков в дегуманизации искусства - вот таков разброс мнений. Критиковали и возмущались, прежде всего, теоретики искусства. Зато люди, непосредственно занимающиеся искусством, - режиссёры, с которыми я разговаривала, сценаристы телевидения, архитекторы - приняли книгу с интересом, хотя не без критики. Книга Турбина уже завоевала полный успех у физиков, математиков, инженеров.
Чему следует приписать такой необычный успех книги? Может быть, теме, в которой автор ставит вопрос об искусстве будущего?".
Заканчивается статья такими словами: "Книга хорошо написана, язык богатый и непоследовательный. Турбин страстно борется за свои взгляды. Возможно, этим объясняется, что его книга читается не только как обсуждение, но также как хорошая литература".
И вот что написал Владимир Николаевич в письме из Ялты от 31.10.1961: "Спасибо, что прочли моих "товарищей" и заинтересовались. Я в эту книгу многое постарался вложить, и мне жаль, если за отдельными остротами, полемическими выпадами и притчами молодёжь не разглядит основного, главного. А отрывочные сведения, долетающие ко мне из Москвы, подтверждают мои опасения. А какие мытарства мне предстоят: ведь едва появись в Москве - пойдут дискуссии, пустопорожние обсуждения и, хуже всего, - мелочные и подленькие выпады из-за угла".
Оказалось, что в своих предположениях он был прав. Вот как охарактеризовал он ситуацию через год (письмо из Хивы от 15.11.1962): "Неверные гяуры всё ещё пишут на меня рецензии - разносные, натурально. Мне недавно попались ещё две. Я сам не думал, что мне эти рецензии так быстро примелькаются, надоедят, и что я буду воспринимать их так безразлично, равнодушно".
Прошло четверть века, время и жизнь стали стремительно меняться. Как воспринял эти изменения Владимир Николаевич, как они сказались на его творчестве, в какой-то мере передают его письма конца 1980-х и 1990 года (к сожалению, в 1991 году, с развалом страны, наша переписка закончилась). Привожу выдержки из хранящихся у меня писем в хронологической последовательности. Напомню только, что в 1983 году Владимиру Николаевичу с семьёй ("всем квартетом", как он пишет в своём письме) разрешили поехать в Финляндию для чтения лекций.
- 29.12.1988 -
Были мы всем квартетом в Финляндии аж три года, с 1983 по 1986: власти думали, думали, и, в конце концов, расхрабрились меня выпустить в капстрану; я там сидел-посиживал тихонечко, да упоённо читал то, что сейчас можно купить в любом газетном киоске, не поленись только встать пораньше, а то расхватают. В капстрану меня выпустили, но в каких-то неуловимо крамольных субъектах я всё ещё хожу, да хожу, так и в гроб меня положат как неуловимо крамольную личность, да и вздохнут с облегчением; а пока заматерел в кандидатах наук, зане неканоничен и опять же необъясним. Но печатаюсь я сейчас много. Только ведь у нынешнего интеллигента есть протоптанная дорожка: "Лит. газета" - "Новый мир" (у профессионалов ещё: "Вопросы литературы"). Если писатель не появляется там, то он, вроде бы, и нигде не появляется. И какой-то я литератор-невидимка. Но это-то мне без разницы, абы печатали, поменьше - желательно - искажая, корёжа. А там всё когда-нибудь соединится, сойдётся в одно литературное явление.
Вы всегда были моим хорошим читателем, я откровенно хотел бы, чтобы Вы посмотрели повнимательнее плоды моих трудов в уходящем году: "Дружба народов", 1988, № 1; "Лит. обозрение" №№ 1 и 5; "Лит. Россия", 27 мая и 2 ноября. Ещё: "Октябрь", № 11; "Знамя", № 12 и "Новый мир", № 12. Это - самое существенное; там есть некая сквозная мыслишка, и она может сказываться даже в крохотной, на полторы странички заметке, даже и без названия. Живу и радуюсь, что время наше мне немного хотя бы понятно.
А ещё - общеполитический журнал "Новое время": 1988, №№ 23 и 31, и, вероятно, № 1 уже за 1989. Раньше этот журнал читали только какие-нибудь комсорги перед политинформацией, дабы узнать, что делается в Африке. А теперь и он распетушился …
- 22.02.1989 -
Я по-прежнему в парадоксальном положении: пишу, пишу и пишу - непрерывно. Впрочем, я и раньше непрерывно писал, но меня также непрерывно не печатали. А теперь, глядишь, - печатают. Только как-то так я пишу, что никто не читает, и не Вы одна, а многие, позёвывая, мне говорят: "А что же ты (вы) сейчас ничего не пишешь-(те)?" А у журналов, в которых мне удаётся что-то тискать, - миллионные тиражи, а я уже скоро где-нибудь разыщу ксерокс, оттисну библиографическую справку наподобие той, что я Вам препроводил, и буду распространять её, совать в карманы пальто, в дамские сумочки. Вполне понятно: каждому литератору хочется, чтобы его читали, тем более, если дело идёт о сколько-нибудь близких людях, а сколько-нибудь близкие люди и ухом не ведут, знай только, лениво позёвывают и спрашивают: "А что же ты …" и т. д. А у меня сложилась… Ну, теория не теория, концепция не концепция, а всё же некое объяснение всего того, что произошло со страною, с нами. И она уже очень внятно изложена в статейках, которые я Вам перечислил: если от № 1 "Дружбы народов" за прошедший 1988 год идти дальше, к № 5 журнала "Лит. обозрение", к статьям в "Новом времени", то всю мою догадку, гипотезу можно увидеть. Она, правда, требует некоторой перестройки - простите газетное слово! - мышления, перестройки понимания сложившейся у нас иерархии знаний, представлений о том, ч т о создаёт историю. У меня на п е р в ы й план выдвигается э с т е т и к а, которая в нашем сознании как бы отодвинута куда-то на периферию общественной жизни: без жратвы (экономика, промышленность, сельское хозяйство и т.д.), мол, не проживёшь, а без какой-то там эстетики очень даже можно прожить - эстетика, это когда человек берёт в руки книжку почитать или в кино после работы идёт. А у меня выходит совсем по-другому: люди начинают с того, что творят некие ж а н р ы, распределяют в них роли. Слагается некий э п о с и один некто берёт на себя роль отца и учителя (естественно, пробившись к ней с огромным трудом, уничтожив по пути конкурентов), другие - благодарных послушных детей, третьим же отводится наименее приятная роль восставших на отца-учителя врагов (характерно, что, добиваясь от несчастных пресловутых признаний, им уже почти прямо говорили об их долге, состоящем в том, чтобы сыграть роль врагов). В этом эпосе всё грандиозно и, главное, всё п о н я т н о. Отец-учитель владычествует, пользуясь извечными средствами: страхом и лестью (лесть - не только в том, что физию какого-нибудь токаря или тракториста фотографируют и водружают на мраморную доску почёта; лесть, например, и в том, что в с ю философию излагают на пяти-шести страничках, и теперь обыватель начинает жить в полной уверенности: он знает всю философию, которую ему заботливо изложил суровый отец). А вообще-то, всё это я продумал и вот это уж удивительно - напечатал в статьях. А мне говорят и говорят: "А что же ты …" Извините эту лекцию. Но мне нравится, к а к Вы меня всегда читали - с самого начала, с 1956 (!) года нравилось. Я и хочу, чтобы Вы мою мыслишку увидели в её целостности.
- Апрель 1989 г. -
А статья о Шевченко, слава Богу, вышла всего лишь на неделю позже, чем это было объявлено; сократили её, но всё же там что-то осталось: главное - проблема технологии зла применительно к носителю духовных начал, проблема его унижения, превращения его в отбросы, в г….
Вы совершенно правы: всё разбросано, рассеяно, как бы разбрызгано. Да и я весь как целое, как литератор - рассеян во времени (начинаюсь-то я по-серьёзному, вероятно, как раз со статьи 1956 года в "Комс. правде") и в пространстве (разные журналы, разные издательства. что-то даже за рубежом.). Но, знаете, явись сейчас некая добрая фея и предложи она мне всё собрать и издать два-три тома, я бы вежливо отказался. Почему-то не хочется. А хочется скорее идти дальше и дальше. И есть у меня вера: кто-то когда-то набредёт на меня, восстановит по архивам массу неопубликованного, дополнит опубликованное тем, что выбрасывали редакторы, и я восстановлюсь как нечто единое, целое. Впрочем, статьи последних лет, "перестроечные", может быть, куда-нибудь и предложу: мне кажется, что сборник таких статей разойдётся, его разберут, хотя я и согласен с Вами: позиция моя - не эффектна, это позиция послезавтрашнего дня.
Эпос - действительно представляет собой какую-то жуткую гипнотизирующую силу. Бедное самодержавие не справлялось с задачей создания национального эпоса в самой социальной реальности, в жизни. Да оно и само начало этот эпос разрушать: Пётр I - уже не эпичен: новатор, преобразователь, к тому же и человек эксцентричного поведения героем эпоса быть не может; эпос - охрана заветов старины, укрепление их, спокойствие. Пресловутый "застой" - уже всё-таки эпос, хотя и дурацкий, пародийный. А революция как раз и решила эту задачу, перед которой капитулировало самодержавие, хотя она поначалу вроде бы клокотала новаторством. Но эпичность была задана ей очень рано: с перенесением столицы державы в Москву, со знаменитой речи Ленина на III съезде комсомола, которую мы все зазубривали, не вникая в её жанровую суть: коммунист - эпичен, он же обогащает свою память знанием в с е х тех богатств, которые выработало человечество. И естественно, что эпос стал отторгать от себя совершенно чуждое ему романное начало - плюралистическое, колеблющееся ("путаник", "интеллигентские шатания" и т. п.). Эпос о ч и щ а л себя: ср. "чистка" партии. И правы, в общем-то, те, кто говорят, что революция осуществляется только с е й ч а с, потому что истинная революция - там, где есть смена ж а н р о в.
Втолкнуть нас всех обратно в эпос теперь не удастся, хотя жить в романе, жить по-романному - вовсе не благо. Прямо-таки удивительно, как отовсюду попёрли на нас типичные романные герои: дельцы, люди "дна", воры, проститутки, мошенники. Когда-то ещё появится наш советский князь Мышкин - социалистический праведник; а их - полно. Но это - неизбежность, управлять ею - не дело филолога, а его дело - её познавать и выявлять. А Вам - спасибо, зане Вы - мой самый неизменный читатель.
О том, что делается в Литве - эпическое пространство обладает свойством медленно, но неуклонно расширяться, адаптируя себе сопредельные зоны, оно и расширилось в своё время на Литву - по каким-то долетающим до нас обрывкам догадываюсь, каково Вам живётся, А что делать?
- Май 1989 г. -
… изыскал я возможность сделать ксерокопию статьи о Зощенко (цитируемая надпись была как раз сделана на этой ксерокопии - З. Г.) - по-настоящему хорошей статьи (догадка о направленности творчества писателя возникла у меня давным-давно, но о том, чтобы опубликовать её, я и помышлять не смел).
- 06.11.1989 -
… я всё время в дурацком водовороте каком-то, в суете делишек; обступают меня уменьшительные суффиксы со всех сторон: делиш-ки, статей-ки. И выпутаться из них не могу - то ли соблазняют деньжа-та, которые стали течь ко мне ленивым пульсирующим ручей-ком; то ли - просто жажда печататься после многолетнего вынужденного молчания. И не могу отказом отвечать на звонки, на предложения редакций - так голодавший годами не может воротить нос от каких-нибудь крох, которые ему предлагают. А года идут, и надо бы попробовать напоследок книги писать: есть необъяснимая разница между мыслью, высказанной в к н и г е, и вроде бы той же мыслью, но высказанной в с т а т ь е.
В этом же письме он сообщал, что 25 ноября будет участвовать в передаче "До и после полуночи".
- 26.12.1989 -
А в Швейцарии люди живут хорошо: одно слово, потребительское общество. В магазинах - жратва и шмотки, колбасы завались, сортов двадцать, если не тридцать. Опять же - повсеместно знаменитые швейцарские банки: что верно, то верно, я сроду не видывал такого количества банков - да оно и понятно, ежели каждый из правителей братских стран потихонечку, копейка к копейке отсылает туда свои скромные сбережения, то сколько же банков надобно было пооткрывать. Вот Швейцария и расстаралась: на каждого правителя - по банку.
А вообще-то, думал ли я когда-нибудь, что хотя бы на старости лет сподоблюсь разъезжать по Швейцарии? Признаться, не думал: так казалось и сгнию, и не пустят меня дальше Армавира. Мне и в Армавире было хорошо: но Берн, Люцерн, Лозанна, опять же - тоже, чай, любопытно. И вот - съездил же…
- 31.01.1990 -
… нахлынула срочная и сверхсоблазнительная работа: за две недели написать предисловие к избранным литературно-критическим статьям Мережковского, которые решил издать некий кооператив. Сколько на свете живу, - никогда не подумал бы, что буду писать о Мережковском. Да и деньги, 700 целковых, не валяются на дороге. Сдать работу надо было до конца января, я и сел за неё. Вчера её сдал. Но за это время оказались запущенными другие дела.
- 04.09.1990 -
… мне засветила одна поездка за рубеж - необходимая для меня, давно ожидаемая. По опыту знаю, своему и чужому: рассказывать о подробностях нельзя до тех пор, пока самолёт не взлетит. Главное затруднение сейчас - забавное: даже Союз писателей бывает бессилен достать билеты на зарубежные рейсы; международный аэропорт "Шереметьево-2" превратился в некое подобие узловой станции времён гражданской войны: люди живут там неделями, орут грудные детишки, на подоконниках - низких - разостланы ватные замызганные одеяла. Все рвут за бугор. "Стала вновь Россия коче-вой", - как сказал поэт. Все мчатся не в Рим, так в Вильнюс.
- 22.12.1990 -
А я живу всё ещё хо-ро-шо: пишу, что хочу; а что жрать нечего, так мы-то привыкшие. Не знаю, когда эту прогоревшую лавочку - демократию, то есть, - прикроют, а пока всё-таки ощущение сбывшегося сна. На Новый год, вероятно, удастся уехать, где-то с 28 по первые, самые первые числа января …
В 1990 г. в издательстве "Правда" вышел небольшой сборник статей Владимира Николаевича "Прощай, эпос?". Получила я его с такой надписью: "Самому талантливому моему читателю Зине Головня - признателен по гроб жизни". Не собиралась я приводить эту надпись, т. к. определение "талантливому" - большое преувеличение. Но потом пришла к мысли, что эта надпись больше характеризует автора, чем адресата. Мне кажется, она свидетельствует о том, как ему в те годы не хватало читателя.
Ещё хочется обратить внимание на то, что в перечне его работ, приводимом в этом сборнике, отсутствует книга "Товарищ время и товарищ искусство", которая когда-то вызвала огромный интерес. Подумалось, что это просто ошибка. Спустя какое-то время я всё-таки спросила об этом Владимира Николаевича. И получила ошеломивший меня ответ: он отказался от своих дорогих "товарищей". Пояснил, что иначе ему пришлось бы уехать из страны, стать эмигрантом. Что же крамольного содержит эта книга? Ответа у меня нет. Наступал 1991 год, разваливалась страна, закончилась переписка.
Уже когда не стало Владимира Николаевича, в 1994 году в журнале "Знамя", №№ 1 и 2, был опубликован его "загадочный", по определению А.Ю. Панфилова, роман "Exegi monumentum". Мне кажется, что связь между книгой "Товарищ время и товарищ искусство" и последним романом существует. И, проанализировав книгу и её судьбу с высоты прошедших десятилетий, можно приблизиться и к разгадке романа, который пока что существует только в журнальном варианте. И хочется надеяться, как надеялся и Владимир Николаевич (см. его письмо от апреля 1989 года), что появится исследователь его творчества и проделает такую нужную и интересную работу.
