Юрий Поляков: Лучший способ добыть у власти денег — это ее обругать

Источник: izborsk-club.ru

— …Юрий, совсем недавно вас избрали председателем Общественного Совета Министерства культуры России. Насколько нам известно – единогласно.

— Один голос против. Из 37-ми. И кто-то еще воздержался. Я был в это время в отъезде, в командировке, Владимир Мединский (министр культуры. – Авт.) позвонил мне, поздравил и немного удивленно сказал: «Я не думал, что у вас такая большая поддержка». — «Ну, — говорю, — может, вы во мне скоро разочаруетесь…»

— Да ладно… Ну, вот и вы тоже во власть пошли.

— Ну, во-первых, это не должность. При советской власти это называлось общественная нагрузка. И, я думаю, она приносит больше хлопот, чем дает какие-либо преференции. Работа, конечно, трудоемкая, но это не чиновничество.

От чиновничества я отказался раз и навсегда, когда в 1987 году меня приглашали на работу в отдел культуры ЦК. Я провел бессонную ночь – и отказался. Там упали в обморок: «Юра, ты понимаешь, что от таких предложений не отказываются?» Но я понимал: это — развилка. Или ты идешь в чиновничество, или ты идешь дальше в литературу. Я шел в литературу.

— Совет под вашим руководством что будет делать? Распоряжаться деньгами? Руководить Фондом кино? Исполнять роль цензора?

— Деньгами Совет не распоряжается, Фондом кино (который как раз ими распоряжается. — Авт.) не руководит. Задача Общественного совета – обращать внимание министерства, как государственной структуры, на важные проблемы, болезненные, я бы сказал, — нашей культурной, духовной жизни и помогать вырабатывать решение, исходя из интересов общества – потому он и называется Общественный.

А кубышка — она совсем в другом месте. И, к сожалению, открывается чаще всего для того, чтобы поощрить наших либеральных деятелей культуры. Они себе завоевали такое право. Власть почему-то считает, что их надо задабривать и покупать, тогда они будут лояльны, а патриоты – чего их задабривать, они и так никуда не денутся… Наоборот, тот же драматург Поляков теперь сто раз подумает, прежде чем чего-то попросить у Министерства культуры.

— А вы что-то просили?

— Ну, в 2015 году Министерство культуры выделило деньги на «Смотрины» — международный фестиваль спектаклей по моим пьесам. В начале этого года принято решение о проведении «Смотрин-2018».

Но хочу вас разочаровать — речь идет о суммах раз в пятьдесят меньше, чем те, которые получали Райкин или Серебренников. Их опыт подсказывает, что лучший способ добыть у власти денег – это ее обругать, обвинив в наступлении на свободу творчества. Сперва тебя дубасят, а потом – начинают задабривать, звать к сотрудничеству.

Я, кстати говоря, этот механизм давно заприметил. Когда в 1985 году в журнале «Юность» вышла моя повесть «ЧП районного масштаба», в которой я жестко критиковал комсомол, — ее сначала сильно обругали, а через год дали мне премию Ленинского комсомола и избрали в ЦК ВЛКСМ.

— Если вспомнить острую сатиру на власть в вашей пьесе «Чемоданчик», у вас большие шансы впасть в милость.

— Не совсем так. Власть не любит, когда ее критикуют с патриотических позиций. С либеральных – пожалуйста. Например, хорошая продюсерская группа захотела экранизировать этот мой «Чемоданчик» (Один из главных героев там Президент России — женщина, которая теряет ядерный чемоданчик. — Авт.), и мы подали заявку, как и все остальные, в Фонд кино, который для того и существует, чтобы за счет государства поддерживать кинематограф, опирающийся на серьезную литературу.

И я вам хочу сказать, что, — несмотря на то, что я к тому времени был уже членом Общественного Совета, нам трижды отказали. Причем, ничего не объясняя. При этом легко выделили деньги на фильмы тех авторов, которые сейчас бурно негодуют, что власть взяла их за горло.

— Интересная ситуация получается. С 2014 года общественность сотрясают скандалы, связанные с фильмами. Начиная с «Левиафана» Андрея Звягинцева. Ну, трудно вообще вспомнить такую жесткую реакцию со стороны зрителей, какая была на этот фильм, потому что большинство аудитории посчитало его плевком в душу русскому человеку. Тем не менее, на Западе этот фильм завоевал много призов. А сейчас появилась вдруг «Матильда» Алексея Учителя, которая тоже почему-то вызвала бурную реакцию. Это закономерно?

— Почему вызвал у нашего зрителя раздражение «Левиафан»? Из-за критики российской действительности? Не думаю. Почитайте мои романы… Там критики не меньше, а то и побольше. Дело в другом: в Звягинцеве людей раздражает его какая-то утробная неприязнь к России, к нашему народу, к русским… А этого не скроешь.

— Почему же государство выделяет деньги на фильмы, которые не приносят каких-то моральных дивидендов этому же самому государству? Государство обязано как-то заботиться о своем имидже… Эти фильмы не должны разрушать само государство, мы так понимаем.

— А вот ответьте мне на такой вопрос: те люди, которые 90-е довели нашу страну практически до развала, до полного морального и экономического краха, до положения американского лакея, — они где сейчас? На Марс улетели, в Сибирь отъехали или в хосписах свою вину искупают? Где они работают?

— В «Роснано», например.

— Они остались в государственных структурах на больших постах и перешли в «спящий» режим. Понимаете, в искусстве скрыть свое истинное отношение к стране, к народу, к людям невозможно. На экране все видно, как под увеличительным стеклом.

Я в середине 1990-х вел передачу на телевидении… И вот я еду в метро на прямой эфир, и вдруг с ужасом понимаю, что не выключил чайник дома! Вернуться уже не успеваю. Мобильного телефона тогда не было. Во всяком случае, у меня. Опоздать на прямой эфир я тоже не могу. Ну, думаю, гори все огнем… После эфира подходит ко мне режиссер передачи, очень опытная, телевизионщица с большим стажем, Роза Михайловна Мороз, и спрашивает: «Юрочка, что с тобой сегодня, о чем ты все время думал? У тебя в глазах, даже когда ты улыбался, тревога была».

— Но в фильме-то нет глаз режиссера!

— Есть! Вот в том-то и дело: искусство — это те же глаза на экране, да еще крупным планом. Ты можешь говорить все, что угодно, но, если ты не любишь «этот» народ, если ты «эту» цивилизацию считаешь «помоечной» – а Звягинцев именно так ее видит – зритель сразу чувствует и не прощает.

— Но «Матильда»-то тут каким боком?

— Да это вообще костюмированный альковный гламур… Вампука. То, что вокруг этого в общем-то дорогого, но художественно беспомощного фильма поднялись такие страсти, — виноваты наши импульсивные патриоты, которые сначала вопят, а потом думают.

Вы заметили: как только посмотрели фильм, разговоры закончились. Потому что говорить не о чем… А что вы хотели от Учителя, если в самом трагическом и плодотворном периоде жизни Бунина его заинтересовала только история, когда молодая любовница ушла от Нобелевского лауреата к лесбиянке? Это ведь главное в фильме «Дневник его жены»… Так с какой стати в истории царя Николая Второго режиссера будет интересовать трагедия государства, империи, трагедия народа? Он по другой части тела…

— Юрий, вот многие читатели, зрители, обсуждая «вредные» для государства фильмы, требуют цензуры. Они хотят, чтобы были какие-то органы, которые заранее читали бы сценарии: вот это будем ставить, это — не будем… Какая ваша позиция? Может быть, для этого ваш Общественный Совет и призван?

— Цензура, тотальная, которая была в СССР, в нашем государстве сейчас просто невозможна.

— А речь-то идет как раз не о тотальной. Мы ж не собираемся цензурировать всех творческих людей. Речь — о государственных средствах.

— Это не цензура. Цензура – запрет. А речь идет о восстановлении нормального профессионального контроля над идейно-художественным уровнем произведения.

Как была организована эта система при советской власти? Существовали редактора, художественные советы. Вот я, скажем, сценарист, предлагаю литературный сценарий, и у меня его студия покупает. (Сейчас это делает продюсер.) Дальше студия или Госкино (ныне – продюсер) искали режиссера. У режиссера же — свое видение моего литературного сценария, пишет свой сценарий — режиссерский. Все это обсуждается. Даются советы, рекомендации. Иногда, жесткие.

Но такого, чтобы литературный сценарий – одно, а фильм – другое, не было. Подобные казусы начались в перестройку. Я сам был одной из первых жертв презрения к первоначальному замыслу. И фильм «Сто дней до приказа» в результате не имел никакого отношения к моей одноименной повести. Я бы мог закрыть этот фильм, но меня упросили этого не делать, потому что иначе сняли бы с работы моего приятеля Володю Портнова, который был главным редактором студии имени Горького и секретарем партийной организации. А у него – дети, и обстановка в стране тяжелая…

— То есть — сейчас у нас цензуры вообще нет?

— У нас она теперь — корпоративно-политическая. И выражает интересы не государства, не народа, а корпораций и политических кланов.

— И государство ничего не может противопоставить этому?

— С этим бороться очень трудно. Вот вам пример… В свое время мы учредили общефедеральную литературную премию «За верность слову и Отечеству».

— Да, была такая.

— Прежде государство было озабочено тем, что основные федеральные литературные премии – «Большая книга», «Букер», «Нацбестселлер» — они, как и «Золотая маска», — имеют, скажем мягко, либерально-экспериментальное направление. В этом ничего плохого нет, если одно направление не становится монопольным.

И чтобы снять немного этот перекос, была создана наша премия, нам выделили деньги, гранты, мы ее раскрутили за пять лет, превратили во влиятельную, писатели с патриотическим взглядом воспрянули: «Ого, оказывается, мы тоже нужны государству!..»

И вдруг год назад — хлоп! — сделали вид, что нашей премии нет, то есть, в финансовой поддержке она не нуждается. А премия без денег – это как женщина без взаимности. Понятно, что я сам не наберу деньги на это дорогостоящее мероприятие. И вышло так: для «Большой книги», «Букера» и так далее деньги нашлись, а для единственной общефедеральной литературной премии с государственно-патриотическим отчетливо уклоном – нет. В итоге: она тихо — без райкинских воплей — исчезла. И что?

— А в результате появляются уренгойские мальчики.

— Да, да. Уренгойские мальчики – это следствие. В этом все дело…

— Юрий, одни говорят — сейчас надо спасать культуру. Другие — министра Мединского. Третьи — Минкульт в целом… А вы как считаете?

— Хочу заметить, у нас впервые за много лет во главе этого ведомства человек с отчетливо патриотической точкой зрения на культуру.

— Отсюда следует, что вы будете рьяно защищать министра культуры Мединского.

— От облыжных нападок надо защищать любого человека, а тем более министра, на которого нападают именно за его государственную патриотическую позицию.

— А вы как собираетесь биться за министра, — боксерские перчатки наденете, что ли?

— Зачем перчатки? Достаточно аргументов. А их в избытке.

— Нам кажется, с Мединским вообще ситуация парадоксальная. Потому что его бьют и оттуда, и отсюда. И справа, и слева.

— Да. В этом-то и дела.

— Но, нам кажется, он никого не боится…

— Думаю, Мединский и сам отобьется…

— Это же он вас призвал в Общественный Совет?

— Вообще-то, меня избрали. Но было бы хорошо, если бы где-то в управлении кадрами Администрации президента имелся такой дактилоскопический аппарат с дырочкой: приходишь за новым назначением, суешь палец, и выскакивает надпись: «Патриот». Или: «Патриот условный». Ну, или: «Антипатриот».

— Вы шутите?

— Конечно, но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Во власти антипатриоты работать не должны. В бизнесе – ради Бога, только все в офшоры не утаскивайте… Я сталкивался с очень высокопоставленными людьми, слово «патриотизм» их губы еле-еле артикулируют! Если бы вы знали, как им тяжело это делать…

— Можете назвать их имена?

— Да, конечно – сейчас закончим разговор, я вам набросаю по алфавиту… Они во власти ради себя и ради своего клана, а не ради страны и народа. Это чувствуется.

И вот у нас в кои-то веки появился министр не только с отчетливо патриотическим взглядом – такие были у нас и раньше – но еще и с хорошей деловой хваткой. Но вы же понимаете, что все в конечном счете делает среднее звено.

— То есть, вы имеете ввиду скандалы, которые сейчас кипят в отношении культуры. Вот дело Серебренникова…

— Ну, к делу Серебренникова, насколько я понимаю, Министерство культуры не имеет отношения.

— Как, не имеет?

— Ну, не они же ему советовали вот так обходиться с государственными деньгами?

— Как? А деньги кто выделил?

— Этот проект в свое время горячо поддерживался в других высоких кабинетах, как образец современного культурного кластера.

— То есть, все — то же самое, как бы сценарий — один, а на сцене — голые актеры?

— Ну, конечно, и то же самое там с Райкиным. Ну, как не выделить деньги на реконструкцию театра? Но никто ж не знал, что рядом вырастет торговый центр, понимаете? А театр будет стоять в лесах…

— А законы вообще в культуре существуют какие-то?

— Нет, особых законов в культуре при использовании государственных средств нет. Как для всех остальных.

— Что вы будете советовать на Общественном совете Мединскому?

— А что советовать? И так все ясно. Если деньги выделили на театр, значит, их надо тратить на театр. Если — на ремонт, значит, их надо расходовать конкретно на проекты, стройматериалы, рабочих… Если — на постановку современной драматургии, надо ставить именно ее, а не глумиться над классикой!..

— Вы уж поосторожнее там — в своем Общественном-то Совете!

— Ну, «Комсомольская правда» за меня заступится в случае чего? Или не факт? (смеется)

— Смотря — как далеко вы зайдете… (тоже смеюсь)

— …И вот теперь у Юрия Полякова, нашего любимого писателя и драматурга, останется время, чтобы обогатить нашу культуру?

— Кто хочет убедиться в том, что я не только в «Комсомольской правде» смелый, но и в драматургии, внимание: 14 декабря будет премьерный показ во МХАТе имени Горького моей комедии «Золото партии», которая в версии театра называется «Особняк на Рублевке».

КСТАТИ

— В последнее время в нашей стране все чаще и чаще открывают памятники… Александру Третьему в Крыму, до этого — Ивану Третьему в Калуге. В Москве вот Стена скорби появилась и памятник конструктору Калашникову. А до этого Сергей Степашин открыл несколько памятников, как глава Императорского Православного палестинского общества…

— А вы знаете, что памятник Ростроповичу стоит на том месте (это Сверчков переулок), где должен был стоять, и он уже был утвержден соответствующей комиссией московской власти, — памятник Николаю Карамзину, великому историку? Но Карамзину к 200-летию не поставили – денег не собрали. А на Ростроповича деньги собрали.

И я всегда спрашиваю – а почему вот Плисецкой памятник есть, а Улановой нет? Мне отвечают – потому что Плисецкой деньги собрали, а Улановой не собрали. И это неправильно, потому что памятник – не коммерческое предприятие. Свиридову, кстати, к 100-летию тоже не поставили памятника.

— Может быть, вам, как председателю Общественного Совета Минкульта, и поднимать теперь эти вопросы?

— Почему бы и нет?

— А вы уже конспект приготовили для своего выступления?

— Да, приготовил, но, когда к вам собирался, забыл на столе.

— Вы что-нибудь добавите в него из того, что мы вам вот предлагаем?

— Конечно. Как вернусь домой, сразу добавлю!

ВОПРОСЫ НА ЗАСЫПКУ

— Юрий, одна из главных претензий к «Матильде» была в том, что там есть постельная сцена… А почитайте Полякова, у него секс, эротика — через каждую страницу…

— Да, да, я смолоду интересуюсь этими вопросами… (смеется) Главное, что это замечаете не только вы, моя жена тоже замечает… Ее, кстати, больше, чем вас, это удивляет.

— А вы свои произведения супруге Наталье показываете еще в рукописи?

— Нет, когда уже напечатаны и ничего нельзя сократить. У меня цензура дома есть, но я ее обманываю, у меня свои способы. Почему Учителю можно за казенные деньги придумывать разные сексуальные фантазии про Николая Второго, а мне – нет? За свой счет…

— Да? И вы, как председатель Общественного Совета, вот с этими сценами сексуальными пропустите ваши сценарии?

— Я вам скажу больше. Как председатель Общественного Совета, я заканчиваю новый роман, где события происходят в 1983 году, и называется он «Веселое время», — и там столько секса, что, боюсь, выгонят из дома.

— Нет, у вас же — в смысле, в книгах, — и представители власти этим занимаются….

— Они с особым энтузиазмом этим занимаются… Если вернуться, к «Матильде». Я человек православный, крещен в младенчестве бабушками. Но… Нельзя при оценке произведения путать реальную историческую фигуру и канонизированного мученика.

Если мы почитаем про то, что делали некоторые святые до того, как стали святыми (тот же Владимир-креститель, та же Мария Магдалина) — мы лишь подивимся чуду просветления и преображения. По сравнению с ними, молодой горячий Николай Александрович, будущий император, — просто, знаете ли, монах. Ну, был у цесаревича роман с балериной! И что? Меня куда больше огорчает, что он допустил в стране разрушительную смуту, погубившую всю империю, миллионы людей и царственную семью. Вот о чем надо фильмы снимать…

Источник:

Комсомольская Правда