Сергей ИСТОМИН, «Про хоккей, часы и девичье коварство»

Литовская общественная организация «Мелодия жизни» минувшей весной к Международному дню защиты детей объявила международный литературно-творческий конкурс «Счастливая Планета – Детство!».

«Обзор» продолжает публикацию наиболее интересных работ, присланных в рамках конкурса.

У меня была мечта. Стараясь приблизиться к ней, я терпеливо рос, вклеивая фотографии любимых спортсменов, заметки из газет и свои сокровенные мысли на страницы тетрадей и альбомов. Мыслей было много, а посему тетрадей тоже. Это была настоящая многотомная утопия.

Я хотел стать хоккеистом.

Но однажды кто-то сказал, что в нашем колхозе я смогу стать только трактористом. Мечта померкла, разбившись о суровую реальность.

Средь бела дня дома на диване валялись я и тома моей макулатуры. Я сучил тоненькими ножками по обивке и выл, как болотная выпь с Силькинских болот.

– Ну, чё ты воешь? – сёстры, обступив, обкладывали меня моими тетрадками, как больного горчичниками. – В какой команде ты хочешь играть?

– В Ц-С-К-А-а-а-а… На! – последовал бросок, и ещё одна тетрадь улетела на пол.

– Ну, вот! – невозмутимо продолжили лечение они. - Когда ты вырастешь, то придёшь в своё ЦСКА. Покажешь альбомы, там прочитают и сразу возьмут тебя в клуб.

От такого неожиданного поворота я перестал выть. Сел и, осторожно размазывая слёзы по лицам на фотографиях, начал пересматривать свои записи про хоккеистов, штангистов и прочих фигуристов, как бы пытаясь найти на этих страницах ответ на слова сестёр. Ответа я не нашёл. Зато неожиданно утвердился в мысли, что мы одна команда, и сестры тоже могут быть полезны.

Вскоре стартовавший Чемпионат мира по хоккею наглядно доказал, что не все сестры одинаково полезны.

– Серёжа, выключай телевизор и ложись спать, – сказала мама. - Завтра всем рано вставать.

Я продолжал смотреть матч.

– А ну быстро выключил свой дурацкий хоккей! – сёстры выпрыгнули из своих коек на центр комнаты и, окружив меня, попытались провести силовой приём.

От такой наглости я помутился рассудком, прижался спиной к экрану и стал отважно защищать родной телевизор и весь советский спорт. Началось ледовое побоище. В результате беспорядков, вспыхнувших во время трансляции игры, пострадали двое: я и телевизор «Аврора». Последнему была отрезана вилка, а я, получив дисквалификацию до конца чемпионата и моральную травму головы, был удалён с поля боя в кроватку до утра.

Ночью ко мне пришёл главный тренер сборной по хоккею, отчего я проснулся. Встал с постели и стремительным хорьком пересёк комнату, как нападающий - центральную зону. Бесшумно ворвался на пятачок возле стены, дотянулся до часов и перевёл стрелки на час назад. Тем же маршрутом вернулся обратно и забрался под одеяло. В моей душе наступили покой и умиротворение. Я уснул.

Утро встретило тишиной, что было нетипично для нашего общежития. Никто никуда не спешил. Телевизор молчал, а стрелки часов невозмутимо показывали новое время. На лицах вчерашних победителей уже зародились смутные сомнения, догадки и подозрения. Стрелки встроенных в них хронометров удивительным образом не совпадали с теми, что висели на стене. Кто-то включил радио. Радио тут же объявило московское время. После его доклада вновь вспыхнули беспорядки, спасаясь от которых, я переобулся прямо в воздухе и, вылетев за дверь ясным соколом, поскакал в школу. Следом за мной бешеным галопом скакали беспорядки, махали руками и что-то сопели в мой адрес.

Я прибавил ходу и своими ножками, выжав максимум, преодолел расстояние от дома до школы с лучшим результатом сезона в мире…

Но хоккеистом, как и трактористом, я так и не стал.

     Это был квадратный старинный одноэтажный дом из красного кирпича и с вальмовой крышей. Он был разделён на три равные части, и средней была кухня прямоугольной формы с окном по короткой стене. Напротив - входная дверь. Слева и справа от окна находились две газовые плиты. Тут же рядом с одной из них притулился стол и кирпичная печь, но это неточно. Я был тогда ещё юн и свеж, и память запросто меня может подвести, но дом помнит всё.

     Кухня – она же коридор - и общее пространство для двух семей, что ютились каждая в своей комнатушке. Со стороны кухни дом через забор своим единственным стеклянным глазом по этой стене заглядывал на территорию детского сада. И сейчас свет в этом самом окне загораживал мужчина, похожий на моего отца.

    Отца я не помню, но мне кажется, что это был он. Я забежал с улицы на кухню и, увидев его и конфеты в желтых фантиках, рассыпанные на столе, начал суетиться, не зная куда себя деть, а потом просто убежал, сославшись на свои ребячьи дела.

Отца я больше не видел. Он рано ушёл. Ещё раньше он ушёл из семьи.

Первую четверть в пятом классе я заканчивал на одной ноге. Как бы это странно ни звучало, но это было именно так. Вторая нога была на месте, но она меня не слушалась и жила собственной жизнью.

• Это ушиб, - уверенно ставили диагноз местные эскулапы. – Само пройдёт.

Само не проходило. Нога распухла. Не гнулась и стала похожа на деревянный костыль, а я – на пирата Джона Сильвера. Не хватало попугая, трубки и бутылки рома. Вместо каникул я отправился выживать в больницу.

Больница встретила радушно. Мест не было, и меня разместили в коридоре. Лёжа на кровати, я с интересом рассматривал свой новый дом. Это было деревянное старое здание с высокими потолками, длинными коридорами и огромными окнами. Щели в рамах были затыканы ватой и заклеены полосками из газет. Местами они отстали и свисали весёлым серпантином, радуя глаз и навевая тоску. Чуть позже я пойму, что высокие потолки и большие окна при определённых обстоятельствах делают нас беззащитными, маленькими человечками. А пока я смотрел в окно и следил за тем, как истопники таскали дрова и кололи лёд. Именно лёд, по мнению врачей, должен был одолеть мою болезнь. Его прикладывали к ноге, как крест к губам умирающего, а смерть хохотала во всё горло, надрывая животик от смеха, и душила своими объятиями. И наконец, высокий потолок стал ещё выше, лампочка ещё дальше. Она замигала и неожиданно погасла.

    «Ангел, ты где?»

• Здесь я! Здесь! – ангел ронял слёзы на моё лицо, гладил по голове и звал ласковыми словами.

Я приоткрыл глаза, надеясь увидеть ангелов, но увидел всё тот же высокой, серый потолок с разводами, переходящими на стену. Мутные окна без штор, прикроватную тумбочку и нетронутые яблоко и конфеты на ней. На кровати сидела мама и рыдала в платок. Вокруг толпились врачи и в чём-то её убеждали. Всё происходило очень близко, но до меня долетали только обрывки фраз.

• Мальчик плох…

• Единственный шанс… отрезать ему ногу…

Мама плакала, то мотала головой, то вдруг начинала кивать. Неуверенно возражала:

• А если?

Врачи были неумолимы:

• Никаких если… он не долетит…

• Но если мой мальчик умрёт… если вы отрежете ему ногу, то я, - тут она всхлипнула и попыталась схватить врача за край халата.

Белый халат отшатнулся, развернулся и пошёл прочь. Звук его шагов кукушкой отдавался в моей голове.

«Кукушка, кукушка, сколько мне дней осталось?»

Кукушка хлопнула дверью, и я провалился в темноту.

Холодно. Повсюду лёд. Я словно «Титаник», раздавленный айсбергом, иду ко дну. Послышался гул. Он нарастал. Возможно, это подземная река несла свои воды. И если я открою глаза, то увижу паромщика, который перевезёт меня в царство мёртвых.

Я разомкнул глаза. Это был самолёт и мой первый полёт. То ли сон, то ли явь. На полке, накрытое брезентом, лежало моё тело.

Если долго пользоваться льдом, то он проникнет в ваше сердце и сделает равнодушным к чужой боли.

«Мне холодно», - подумал я.

• Смотри-ка, ожил?!

• И в чём только жизнь держится?

На тело заботливо набросили фуфайку, и я ушёл искать архангела Михаила.

Холода нет, но пневмония уже во мне. Неясные тени и чуть различимый звук церковных колоколов. Дин – дон, дин – дон. Колокола приближались. Ближе. Ещё ближе. Дин – дон. Дин – дон. Если бы я мог протянуть руку, то непременно бы уткнулся в звонившего во все колокола.

С трудом разлепил глаза. Надо мной склонилась Дева Мария с нимбом над головой и улыбкой Джоконды. В руке у неё был гранёный стакан. Ложечкой она размешивала мутное нечто. Дин – дон, дин – дон: ложечка серебряным колокольчикам билась о стекло, отгоняя злых духов.

    Опять темно. И тишина. Никто не зовёт. Солнечный зайчик вспыхнул в небесах, и я, рванув к нему, открыл глаза и увидел медсестру всё с той же улыбкой и тарелкой супа в руках. Неожиданно заурчало в животе, и я понял, что, блуждая в потёмках, изрядно проголодался.

В том году весна пришла рано. Снег быстро растаял. Тёплый ветерок, гуляя по кладбищу, играл венками, цветами и траурными лентами. Кладбищенский сторож уверенно вёл своих спутников среди надгробий.

• Я ведь тут, почитай, всех знаю – давно служу. И вашего помню: холодно тогда было, да и пожил он всего ничего. Как тут не запомнить? – сторож снял шапку. - Вот и пришли, - вытер ею лицо и показал на деревянный крест, на котором была приколочена табличка с именем и датой: родился – умер. Слегка провалившаяся могилка успела обрасти зелёной травой, но всё равно выглядела неприкаянной. – Здесь и лежит ваш папка.

Отец с ними не жил. Развелись, и он уехал в дальний посёлок, где вскоре и умер.

• Крест покосился, - мальчик посмотрел на маму.

• Это ничего. Крест можно поправить, а то, что случилось, поправить уже нельзя.

• Мам, а ты знаешь, почему папа умер?

• Форсил много, - вздохнула она, - шарф не надевал, без шапки ходил. Простудился. Заболел и умер от пневмонии.

• Вовсе нет, - сказал мальчик и, немного помолчав, добавил. - У него просто не было ангела.

    На чердаке родительского дома в коробочке среди забытых вещей Александр нашёл медаль родом из детства. Обладателем этой награды он стал в том возрасте, когда вроде бы многое понимаешь и уже почти взрослый, но всё ещё ходишь за ручку с мамой и папой. Вот от отца-то маленький Сашка и получил этот знак отличия. Того уже нет, а медаль – поди ж ты! – сохранилась и была как новенькая. А всё началось с военного парада к Дню Победы.

В те далёкие времена на такой праздник ходили всей семьёй, а ветеранов было значительно больше и все настоящие, как и те награды, что украшали их парадные кители.

• Батя, слушай! Я тоже хочу медаль! – обращаясь к отцу, воскликнул мальчик Саша.

• Хорошо, сынок. Будет тебе медаль, - на полном серьёзе пообещал батя.

  Обещание своё он сдержал.

  Уже на следующий день Сашка вышел гулять во двор, а на груди у него висел орден. Он был как взаправдашний – такой же круглый. Через дырочку была продета яркая лента и завязана в бант. Всё это великолепие крепилось к одежде при помощи булавки. На одной стороне медали было написано «Вазелин», на другой – «Невский мыловаренный завод».

Сергей ИСТОМИН