Записки мерзкого старикашки - газета «Обзор», новости Литвы

«Соблазни соседку, тёщу, тестя, только не сиди» - сказал я себе, измученному вторым месяцем бронхита. И что-то мерзкое пробудило остатки жизненных сил.

Немцы увлеклись, строя город-сад. На этой улице и домов не разглядишь, одни деревья. Мамей жил на первом этаже. Мальчик сумерек.

Его дом в семь подъездов посредине был трёхэтажным, по бокам — двух. За деревьями было не уловить симметрии. У Мамея был плюшевый заяц, которого он кидал и ловил за уши (рекорд 9 оборотов). Когда уши стали грязнее Мамеевых, мама распорола зайца, постирала, и коварно выложила части на подоконник. Засмотревшийся прохожий всё поворачивал, поворачивал голову на ходу, и влепился в наклонный клён. Это меж домами и улицей лес, а что сзади?

А сзади, за асфальтовой дорожкой, тянулся общий сад, условно делённый по подъездам. Он был заброшен лет пятнадцать, это хорошая выдержка. Знатоки ценят сады, заброшенные не менее десяти лет. Ну, что такое сад заброшенный три года? А если приспичило потерять невинность?

Сад составляли надёжные, как сейф, глухие углы. Из-за виртуальности границы одна из вишен меж подъездом Мамея и соседями вышла Фолклендскими островами. Пол-ведра кислятины не были основанием для драки — в доме жили, как-никак, сотрудники ВТУЗа.

Ещё дальше, в полюсе недоступности, входящим в зону вражеского подъезда, в заборе, отделяющем сад от садов той стороны квартала, имелась ржавая калитка, заделанная фанерками. Счастливчик, прокравшийся к ней в жаркий полдень, восхитился бы увиденным в дырочку.

Потемнело, начал накрапывать тёплый дождь. Мама, заскочившая на обед, побежала во двор снимать бельё. Из открытого их окна лились звуки рояля. Мимо проходила пухлая тётя за тридцать. Остановилась, глянула на маму:

-Вот часто слышу... кто у Вас так играет?

-А? Мамей... ой, Матвей. Опять не то, что задали. Поиграет пять минут, а потом час своё бренчит.

-Так это мальчик? Сам? - удивилась женщина. - А мне нравится. Сколько ему?

-В четвертом, - ответила мама. - Мамей! Покажись!

Мамей высунулся. Тётя улыбнулась:

-Умеешь, да? Я чего спрашиваю... У нас там, на работе есть... это... рояль.

-Какой? - мгновенно выпалил Мамей.

-Не знаю...

-Вы и крышку не открывали?! - ужаснулся он.

-Страсть любит комиссионку, - вмешалась мама. - Как придём, так пока на всём не поблямкает, не вытащишь.

Комиссионка в городе была набита клавишными бесчисленных фирм, начиная с мезозоя - вирджиналов, прямострунных... Немцы не могли их с собой увезти.

-Думала... вот... дочку поучить, - сказала тётенька. - Могла бы ходить ко мне. Но не знаю, играет ли он вообще.

-Так можно глянуть! - загорелся Мамей.

-А где это? - нахмурилась мама.

-За калиткой вон там. В саду.

-Ах, так это ваша калитка? Ну, сходи, - успокоилась мама.

-Я сейч-а-а-с! - Мамея сдуло с подоконника.

-Зови меня тётя Таня, - сказала она, отпирая калитку.

Посреди уединённого дворика когда-то был фонтанчик, от гипсовой композиции оставалось три сапога и железный прут. В позапрошлой жизни, это был солдат, выносящий с поля боя товарища.

-Это что? - показал на него Мамей.

-Пионерка, - ответила она.

Двор отгораживал высокий торец. Она позвонила в дверь. Открыли.

Здесь был зал, но его не восстановили. В пустых рамах натянута колючая проволока. От перекрытия остались треугольные фермы. Однажды Мамей с сотоварищами нашли такие в останках какого-то заводика, и задумались о первом месте по металлолому - но самый большой ключ оказался вдвое меньше гаек.

Под фермами складировались штабеля бутылок, ящики и росла лебеда по пояс. Помещения сбоку были перекрыты и обжиты. Она прошла туда, достала халат. Стоя в белье, она прошептала ему на ухо страшным шепотом:

-Видал, какой зал был? Ресторан. Здесь Гитлер обедал. У Пионерки - курил.

-Это где загораете?

-Ага, подглядывал! - возмутилась она, краснея.

-Да на любом огороде тоже самое. Фундоси, и фундоси.

-Фундоси? - она замерла.

-Ну, японские трусы.

-Я... японские? Это как?

-Ну, когда скрученные.

Тётя Таня впала в ступор.

-Скрученные?

Мамей шагнул, и закрутил ей трусы на боку, обнажая одно бедро.

-Ну вот так же.

-Это... фундоси?

-А что же ещё?

-Что ещё за слово дурацкое?

-Папа работал на Сахалине. Там все япошки ходили в фундосях. У нас альбом открыток есть японских.

Амплитуда географических познаний, когда мальчик в Пруссии видит японские фундоси на уроженице Мценска, вгоняла в ступор. Она выдавила:

-Рояль там.

В крайней комнатке свалили ломаную мебель. Рояль оказался отнюдь не кабинетным, большим. Мамей разобрал наваленное на клап и ударил доминант-септ-аккордом по слоновой кости клавиш.

В проём сунулась тётя Таня:

-Ну как?

-Ничего, - одобрил Мамей. - Мой немножко лучше, зато этот меньше расстроен. У меня «Бехштейн», а это — «Блютнер». Можно поиграть? На нём звучит по-другому.

-Играй, играй, - согласилась тётя Таня. - Только за это проверишь арифметику у дочки. Она во втором, скоро придёт.

Мамей не любил арифметику из-за её простоты. Увидев, как он скривился, она добавила:

-Достала меня этой арифметикой. Насколько ошибётся, столько ей по попе. Пойдёт?

-Это можно — смягчился Мамей.- А что так яблоками пахнет?

-Не твоё дело.

Пахло из-за кальвадоса. С войны какое-то время в городе оставался лётчик из эскадрильи «Нормадия-Неман». Как-то он сжалился и спас немку от замерзания на улице. От неё узнал про ценные старые бочки. Идея гнать французский "яблочный коньяк" запала в душу местного генералитета. Кальвадос стал фишкой, им и копчёным угрем даже в Москве дела смазывались. Немцев вышвырнули, летчик уехал, а «Интернациональный клуб Нормандия-Неман» всё работал и работал. Трудились в нём человек семь женщин, включая шофёра. Временами на них накатывала грусть - мужикам вход строжайше запрещен. Личная жизнь буксовала.

На звуки рояля заглянула ещё одна переодевающаяся.

-Ой! - воскликнула она. - Ты кто, мальчик?

Мамей открыл рот - она забыла прикрыть грудь. Будь на его месте комиссар Мегрэ, он бы задумался - зачем снимать лифчик, что бы посмотреть, кто играет?