Есть текст - чего ему пылиться?

Я пишу только для собственного удовольствия. Но если "Маркиз" кому-то понравился, то вдруг понравятся другие мои тексты?

Для чего ж ещё ЛиРу?

В этом тексте для соблюдения приличий убрана и переписана пара фраз. Он не окончен.

Что за дьявол? Как здесь писать без метровых разрывов, блин?

TAPIAU

ТЕАТР АРМЕЙСКИХ ПИОНЕРОВ АСТА УСТИНОВА

          ПРЕАМБУЛА

                В биографии художника Бартеломеуса Штробля, не слишком хорошо известного даже немцам-которые-знают-всё, преобладают белые пятна. Известно, что в Бреслау он работал уже зрелым мастером, а в Австрии, при дворе цезаря Фердинанда II отмахал две немеряные картины: "Купание Вирсавии" и "Празднество Ирода с Саломеей, держащей на блюде голову Иоанна Крестителя ". В последнюю, судя по количеству персонажей, он засунул весь двор цезаря. Эти картины принадлежали Прадо, но, замученные вопросами посетителей "А действительно дамы тогда так одевались?", служители музея отправили малоизвестного художника в запасники.

       Слухи о его "Лоте с дочерьми", "Искушении Св. Антония" и "Жене Потифара, пытающейся соблазнить Иосифа" не являются такими уж сомнительными; сомнительно, скорее, что бы он не воплотил данные сюжеты на картинах. Реализовав все истории, отвечающие его  кредо, Бартоломеус впал в творческий кризис, по причине коего ни до Дании, ни до Голландии так и не добрался, а подвизался в Польше. Где именно?

       Яков Ксаверий, о котором известно ещё менее чем о Штробле, говорил о своём "Искушении Св. Антония", что ничего такого ужасного у него и в мыслях не было, что картина эта даже и не совсем его, а просто копия с его учителя, Штробля, сделанная ещё в молодости, в Польше; и что учитель его был весьма почитаем святыми братьями одного высокоуважаемого ордена. Это наводит на мысль о том, что Штробль перебрался в Восточную Пруссию; однако в этот период она попала под польское владычество, за сто лет превратившее цветущий край в пустыню. Тогда все бежали оттуда, а не туда.

        ***

          В 1933 крошечная городская галерея Инстербурга должна была прислать три свои картины недавно скончавшегося Теодора Байерля на его ретроспективную выставку. Тут выявилась такая ошибка, которая, в принципе, должна быть признана самой большой ошибкой, когда-либо совершенной музейными хранителями. Одна из картин, и внешне-то не слишком похожая на Байерля, оказалась древнее, чем считалось, на два с половиной столетия!  Причиной ошибки был сюжет, который абсолютно исключал столь раннюю датировку: три обнажённые девушки в развалинах, в ночном лесу, рядом с гигантскими папоротниками, цветущими светящимися бутонами.  Считалось, что это - ранняя работа Байерля, написанная им, когда он находился под сильным влиянием английского прерафаэлизма. Однако в библиотеке Кенигсбергского Университета обнаружился уникальный экземпляр книги XVII века «Верования болотных язычников», где была помещена гравюра с этой картины. Текст гласил:

         «Во средоточии топкостей Нардовии, Мазовии и Гмудии памятуют лесны капища, на коих на Иоанна Крестителя девицы раздевшись, цветок папоротника всю ночь ищут, а ежели ни оного, ни клада не найдут, а лишь забеременеют, то говорят, что такова роса в ту ночь. Комтурн Ордена повелел Якобу оное непотребство в назидание потомкам изобразить, для чего тот смотрел гору замковую, которая одна из капищ есьмь.»

        Гравюра выполнена весьма тщательно, вплоть до подписи художника из двух сплетённых букв JX, замазанной на картине. Яков Ксаверий, однако, под картинами не подписывался. По крайней мере, после публичной порки в Лейдене за своих «Тевтонцев орден, инспектирующий женский монастырь в Латгаллии».

     О каких замке и горе говорится в тексте? Более других известны холм Глаппенберг в Кенигсберге и лесистый холм Рамбинас напротив замка Рагнит, однако были, несомненно, и другие места на усеянном замками севере Польши и в Пруссии...

        ***

        1850.

             После ежегодного банкета граф Кайзерлинг подозвал к себе  бургомистра Иббенау.

       "Влиятельный человек просил меня негласно подыскать место для семьи одного его друга, мадьярского ноблемена, который оказался в опале и покинул земли австрийских Габсбургов. Я полагаю, тихий Иббенау подходит для этого наилучшим образом. Мы должны относиться к изгнанникам с уважением, потому подыщите ему место для дома поближе к центру, а не в ваших лесах".

        " Балтарнштрассе-один подходит?" - спросил бургомистр.

        "Как? Это же ваша центральная улица? Неужели там ещё не стоит дома?"

        "Старый замок, от которого осталась одна стена, считается Балтарнштрассе, один. Никто не хочет разбирать валуны, из которых сложена стена, а если пристроить дом к ней, то одна стена будет из валунов. Это не как у всех. Но для господина мадьяра, может статься, это не играет роли и сэкономит деньги при строительстве".

        "Что ж, он действительно стеснён в средствах. Я не знал, что у вас есть ещё второй, старый замок, да ещё сложенный из валунов. Разве в Пруссии есть валуны?"

        "Почти нет. Но этот замок совсем маленький и развалившийся. Есть местное предание, что это даже не замок, а монастырь св. Вита, построенный чешским королём. Кстати, в Шалькене башня церкви тоже сложена из валунов".

        "Только на высоту человеческого роста, а остальные тридцать метров - кирпич", заметил граф.

        "У вас великолепная память, Ваше Сиятельство" - поклонился бургомистр. И сморщил нос, конечно, мысленно. Мадьяры в представлении бургомистра были не то цыганами, не то татарами, теми самыми, которых в незапамятные времена тяжелая тевтонская конница разбила, уступая в численности в десять раз.

        ***

        О двух обстоятельствах умолчал бургомистр. Первое: стена была ещё и кривая.

         В богатой и сытой древней Пруссии, где даже у слуг были серебряные пуговицы, а крестьянки одевались, как знатные дамы, дома строили добротно и просто. Несмотря на изобилие леса, все жилые постройки были только кирпичные. Никакого дешевого фахверка. Никто не нашел бы в них угла, отклоняющегося от прямого хоть на йоту.

        Вторым обстоятельством было то, что эти руины имели какую-то странную, собственную репутацию у горожан, причём очень туманную. Например, если загадочно и бесследно терялась какая-нибудь вещица, горожане говорили: "Ну, теперь ищи в старом замке..."

        Венгр всего этого не знал, и предложенное место привело его в восторг. Валуны напоминали ему о родине, и даже название улицы - о ласковом и тёплом Балатоне, до которого из его города, Веспрёма, можно было доскакать за час.

        Никакого влияния месторасположение дома на семью Коринхс не оказало, и в 1858 году в этом доме у Коринтхов родился уже второй сын, получивший имя Лайош. Соседи называли его Ловис.

        Пятилетнего Ловиса, мальчика тихого и обособленного, как магнитом тянуло в погреба под домом, для которых использовались старые своды, обнаружившиеся при строительстве. В конце одного из них стоял пустой и чистый каменный саркофаг, и он залазил в него, и лежал, представляя себя мертвым рыцарем.

        Однажды он смог задвинуть за собой не очень тяжелую крышку из окованного дерева и стал делать это всегда. Так лежать внутри было особенно страшно. Задев как-то торец саркофага, он обнаружил, что тот шевелится. В закрытом состоянии крышка прижимала тайные стопоры, и торец мог качаться, как дверка для кошки. Там был лаз и подземная каморка.

        Тайная комната - это высшее счастье, которое только может выпасть мальчишке. Поэтому Ловис ни разу никому не проболтался о находке.

        Единственное, чего там не хватало - это сокровищ крестоносцев. Вся каморка была уставлена статуями, статуэтками, а в незапертом сундуке хранились свёрнутые холсты. Поначалу без золота и драгоценных каменьев было скучновато, но потом Ловис заинтересовался странными статуями и картинами. Он не мог вынести оттуда ничего, а потому стал тщательно перерисовывать особо непонятные картины на бумагу при свете свечи. Однажды он показал рисунок отцу, желая узнать, что же это означает.

        Считая, что произойдёт что-то крайне унизительное для семьи, если такой рисунок попадётся на глаза добропорядочных горожан, отец наказал мальчика с такой яростью и жестокостью, о которых мальчик даже не подозревал.

        После этого Ловис с головой погрузился в изучение найденного и пришел к выводу, что все эти картины и скульптуры - что-то мерзкое.

        Однако именно отец и повел его учиться рисованию, к старому Бланже, который когда-то был учеником Карла Пешеля. Бланже стал учить его, и был изумлен успехами.

        Когда через пару лет шок от наказания прошел, а вещи, нарисованные на картинах стали казаться всё интереснее, Ловис продолжил их копирование.

         При разговоре с девочками у него всё чаще появлялась снисходительная усмешечка, и тем начинало казаться, что он знает о них что-то, что они и сами не знают. Однажды, на мгновение, как бы сжалившись, он показал один рисуночек девочке. Это вызвало непреодолимый, безразмерный интерес. История умалчивает, как именно договорились Ловис и девочка, но как-то договорились... С того момента она ходила, задирая нос, и называя подруг "малышками". Одна за другой, влекомые завистью и любопытством, "малышки" пытались наладить контакты с тихим мальчиком.

Кому-то он открыл страшную тайну, что все художники сначала рисуют голых женщин, когда учатся. Почему-то именно этой девочке он подарил один свой рисунок, что вызвало у остальных приступы зависти.

        Неизвестно, до чего бы это довело, если бы в это время Бланже не сказал, что  мальчика пора отправлять учиться в художественную школу Кёнигсберга.

        Конечно, успехи Ловиса потрясали, потому что он проводил за рисованием всё свободное время. В художественной школе он оказался самым маленьким, но мгновенно был принят в компанию старших, подарив им кое-что из своих загашников. То, что там было нарисовано, им раньше и в голову не приходило.

        В переполненной художниками Германии стать известным было очень трудно даже самому сатане. Лишь на тридцатом году жизни, в Мюнхене, его шокирующие полотна с вакханалиями, ведьмами и шабашами заставили обратить на себя внимание.

        Став маститым и знаменитым, он иногда приезжал в родной дом; выкупил у города всю территорию старого замка и даже начал что-то строить. Где-то в начале седьмого десятка жизни Коринхс обратил внимание на карикатуры в одной желтой газетенке, и взял по крыло парнишку, их рисовавшего, Шэфер-Аста. Он предложил ему достроить то, что он начал в Иббенау. Это была вещь, абсолютно неподходящая для сонного прусского городка населением 5.693 жителя: закрытое кабаре. Оказалось, Коринхс всю жизнь писал пьески-бурлески, и хотел бы хоть раз увидеть их на сцене.

        Ловис умер в 1925, а кабаре "Бурлески Св. Вита" вроде бы ещё существовало. В 39-м нацисты даже хотели его закрыть, но не обнаружили ни одного актёра, ни единой декорации или костюма, о которых ходило столько легенд.

        В 1941 профессор натурного класса Высшей Школы Изобразительных Искусств Веймара Шэфер-Аст заявил, что все личные рисунки и альбомы, переданные ему Коринтхом, пропали.

        15 апреля 1945 русские саперные части начали планомерное минирование и взрыв старых кварталов Кёнигсберга, с целью вызвать детонацию вражеского минирования, боеприпасов и уничтожение затаившейся живой силы противника, не признавшей сдачу Кёнигсберга. В связи с этим директор Эрмитажа Пиотровский добился личной аудиенции у Сталина.

- Вы не понимаете, что натворили! - говорил Пиотровский маршалу Жукову, и руки его тряслись от гнева. - Вы превратили в пыль прусскую коллекцию картин, лучшее в мире собрание оружия и даже нашу собственную Янтарную Комнату. За такое расстрелять мало! -

         Берия поморщился, хотя и оказывал Пиотровскому всевозможную протекцию.

- Ага, - усмехнулся Жуков. - Проспали, стервятнички? Мы шли по Пруссии со средней скоростью триста метров в день. В этой земле осталось больше советских солдат, чем под Сталинградом. И я никогда не рисковал ни единым солдатом, если этого можно не делать. Я бы посоветовал аналогичные действия даже товарищу Берии, если бы Кёнигсберг брали... части НКВД. -

Все посмотрели на Иосифа Виссарионовича. Он выдержал паузу.

- Эти тараканы подзуживали Гитлера к войне с нами, им и перебираться в другую избу, - повторил он фразу, принесшую Советскому Союзу Восточную Пруссию на конференции в Ялте. Под «тараканами» он подразумевал пруссаков. - А что они нас слегка разозлили, вы что, товарищ Пиотровский, никогда не злились в жизни на тараканов? А ценности у нас в Советском Союзе ещё есть, -  и усмехнулся.

        Аудиенция закончилась.

Помимо массы ценностей, была уничтожена и библиотека университета. Вместе с единственным экземпляром "Верований болотных язычников".

        Картинная галерея Инстербурга была сожжена ранее.

        В мае 1945 при штурме Берлина пропал и сам профессор Шефер, вместе с 13 альбомами принадлежащих ему бурлесков. Ввиду своего содержания, 666 из них никогда  не публиковались.

        В 1946 из Восточной Пруссии исчезли немцы. Им дано было на это 24 часа.

        Затем исчезла Восточная Пруссия, вошедшая под именем Калининградской области в Союз Советских Социалистических Республик.

        В 1949 комиссия по переименованию стёрла с карты мира Иббенау и облегченно вздохнула. Он был последним, и измученный придумыванием названий чиновник нарек его просто Армейском.

        ***  

        А вот когда там появился Аст Гурыч Устинов, осталось неизвестным.

                ГЛАВА ПЕРВАЯ.

        Аст Гурыч делил дом на Балтийской, 1, с семьёй Кособоковых. Федя и Зина Кособоковы имели двух дочерей: Лилю, 9 лет, и Люсю, семи.

        9-го мая выдалось жаркое, всё цвело, и стол в саду, где стояла бутылка, стаканы и закуска, засыпали лепестки вишни. Федя, Зина, Аст Гурыч и приглашенная им училка геометрии Лариса из единственной школы Армейска, где они вместе работали, уже солидно набрались. Федя после определенной дозы спиртного всегда засыпал, что спасало его от всеобщего алкоголизма, и уже дремал за столом, сложив кудрявую голову на руки.

        - Вот, и музыка в доме есть, а потанцевать не с кем, - вздохнула Зина, подразумевая блямканье Аста Гурыча на оставшемся от немцев "Блютнере". Рояль стоял на половине Устинова. - Астгурыч у нас всё может, окромя женитьбы. -

        - Да может, я уж женат, - возразил тот.

        - Слыхали мы, слыхали про вашу контузию, что, мол, с 47 года ничего не помните. Одного я не пойму, имя у вас редкое, неужели не могли вашу родню по имени найти? -

        - Так ни фамилия, ни имя, может, и не такие. В госпитале не могли даже записать, кого лечили. Хирург говорит, мол, ты хорошо рисуешь, ну-кась, набросай меня. Я нарисовал, а он: ты подпишись, подпишись. Я и подписался, не задумываясь. Смотрю, а написано «Аст». Потом сестричка бумагу стала заполнять, и пишет: Аст. Я говорю, таких фамилий не бывает, напиши хоть "Устинов". А она - сейчас, у нас бумага - на вес золота, буду тут переправлять! Отдала - а там "Аст Гурыч Устинов". Гурий Лукич - хирург этот был. -

        - Какая глупость! - воскликнула Зина. - Из-за какой-то контузии здоровому мужику пропадать! Практически, непьющему! И нехорошо ведь, в школе - и неженатому мужику работать. -

        - Да я ж старичок… -

        - Вот сейчас со старичком и потанцуем, - подмигнула Лариска. - Я пластинки принесла, правда, немецкие, а Астгурыч говорил, что патефон нашел. -

        - Если б только патефон, а то ещё и целую коробку фотографий, - заметил Устинов.

        После пары танцев дамы потребовали их показать.

        - Такие фотографии только с большого перепоя смотреть, - засмущался кавалер.

        - Так зачем же дело стало? - Зина недрогнувшей рукой налила ещё по стакану водки. - Нужен большой перепой - сделаем! -

        Коробку пришлось принести.

        Сначала смотрели молча, без комментариев.

        - Чего это фрицы вытворяют? - с округлившимися глазами спросила Лариска, ткнув в один снимок.

        - Ты что, про русалок не знаешь? - глянув, сказала Зина. - Это спектакль в клубе. У них же своих поэтов-то нет, вот и представляют Пушкина, сказку про русалку. Или  Гоголя. -

        - А чего у неё здесь одежды не хватает? - Лариска очертила рукой свою грудь. Ей ответил Гурыч:

        -Подумаешь! Наш главный художник, Дейнека,  говорил: стыд - религиозный пережиток. У советской молодёжи здоровое и развитое тело, и этим надо гордиться. Фрицы тоже не очень-то в бога верили. -

        - Тебе б такой костюмчик, ты б эту фройлян своими грудями на обе лопатки уложила! - добавила Зинка.

        - Вы будете смеяться, но этот костюм действительно есть - сказал Гурыч. - Там ещё куча тряпок была...-

        - Да ты что, Гурыч?? Что ж сразу не сказал? Тащи! - хором обрушились женщины. Лариска достала из сумки ещё бутылку и неверными движениями водрузила на стол, смахнув допитую, и миску из-под квашеной капусты.

        -Сейчас фройлянские наряды мерять будем! - объявила она.

        Устинов приволок тюк тряпок. Понять, что к чему, оказалось сложновато, пока Зина не подала идею:

        - Без бутылки не разобраться.-

        И верно, после ещё одного стакана радостное узнавание стало перемежаться со взрывами хохота.

        - Ой, умора! - закатывалась Лариска. - Неужели такое можно на ноги надеть! -

        Дошло дело и до русалочьего хвоста, в который надо было засовывать обе ноги сразу. Лариска выяснила, что одев его, невозможно ходить.

        - Да в нем можно даже танцевать, - заметил Гурыч, - лишь бы кавалер поддерживал. Вот, смотри... -

        Он поставил пластинку и стал подымать Ларису.

        - Она сейчас и трезвая-то не спляшет, - заметила Зина. - И вообще, что за бардак? Коль хвост меришь, хоть платье сними! Кому ты нужна, цаца какая! Федя десятый сон видит, дети на озеро пошли, только я, да Гурыч! -

        Устинов деликатно отвернулся,  плохо соображающая Лариска стащила платье, сползая со стула. Гурыч подхватил её  и, почти держа на весу, провальсировал пару кругов.

        - Гурыч, что за срам какой-то, - возмутилась Зина. -Сорочка, а из под неё хвост торчит! Стащи с неё сорочку-то! -

        Лариска хохотала, и, свалила Устинова, придавив сверху. В результате она как-то осталась и без сорочки.

        - Ой, Лариска! Грудь-то у тебя какая! - протянула Зина. - Да наша советская училка всякой Дитрих-Митрих сто очков даст! Сымай лиф! Сравнивать будем! -

        - Что я, дура какая-нибудь? - обиделась Лариса. - Ты соображаешь, что говоришь? -

        -Да ты сейчас выглядишь, как никогда в жизни не выглядела!-

        - Ага, полной дурой! -

        - Ах, так! Сымай хвост, я сейчас сама его надену! Хочу на себя в зеркало посмотреть! -

        - Угомонись, Зина! У тебя детей двое. Кто увидит тебя, дуру, с сиськами и в гитлеровском хвосте - как минимум, на партийное собрание загремишь. -

        - Почему же гитлеровский? -вмешался Гурыч. - Это наш хвост, Пушкинский. Или Лермонтовский. -

        - Ой, только не надо про Пушкина, - презрительно отмахнулась Лариска. - Там уж без помещика, который обрюхатил крестьянку, не обошлось. А та, небось, топиться - вот и вышла русалка. -

        - Чушь выходит, - сказал Гурыч. - У помещиков и Ильи Муромцы есть, и русалки, а у нас - ни фига? Какие-то мы обделённые. Хочу нашу, советскую русалку! -

        Лариска захохотала, а Гурыч навалился на неё, целуя щечку и пытаясь расстегнуть крючочек на спине.

        - И что бы она делала, советская русалка? Фрицев в болото заманивала? -заржала и Зинка.

        - А вот именно! - воскликнул Гурыч. - Она же в речке плавает! Какой разведчицей может быть, в тылу врага! Даже железнодорожные мосты может взрывать! А потом её примут в комсомол и дадут медаль! -

        - Да вы, Аст Гурыч, прям целый спектакль сочинили, - поразилась Лариса. - Вот и сделали бы драмкружок. Уже и костюмы есть! А то когда Васенко достал где-то самогону, все пацаны с пятого класса в подвале пробовали, так двоих еле откачали. Директоршу в Калинингра вызывали, сказали кружки делать. -

        - Так, решено, - грозно подвела итог Зина. - Берешь, Гурыч, шестиклассницу, они ещё лифчик не разу не надевали, и вот тебе русалка, без лифчика и без проблем.-

        - Да ну, это я так, по пьяни - отмахнулся Гурыч. - Для начала, в школе и зала-то нет...-