Ю.Б. Харитон – самый засекреченный и охраняемый учёный в СССР
Юлий Борисович Харитон родился 27 февраля 1904 года в Петербурге. Отец, Борис Иосифович Харитон, имел юридическое образование, но рано занялся литературно-издательской деятельностью, работая в редакциях кадетских газет. В 1918 году организовал в Петрограде «Дом литераторов» – клуб для общения столичной интеллигенции. Осенью 1922 года руководство «Дома литераторов» было арестовано и выслано из России. Печально известный «философский пароход» высадил изгнанников в Германии, но Б.И. Харитон в конце концов обосновался в Риге, где стал издавать эмигрантскую газету «Сегодня». В 1940 году Латвия стала одной из республик СССР. Вскоре Б.И. Харитон был арестован и приговорен к 7 годам лагерей. Через год он умер.
Мать Ю.Б.Харитона, Мирра Львовна Буровская, была профессиональной актрисой. Она играла и в Московском художественном театре, и в Малом театре. В одной из гастрольных поездок она встретилась в Петербурге с Борисом Харитоном. Состоялась свадьба. Родился Юлий. У Мирры были от предыдущего брака две дочери. В новой семье стало трое детей. Сводные сестры очень полюбили своего младшего брата, и он полюбил их. Но всё равно прочной семьи и уютного детства не получилось.
Мать разъезжала по гастролям, вечером – спектакли, днем – репетиции. Тем не менее, она сумела привить маленькому Юлию интерес к искусству, к чтению и к музыке. Этот интерес у него остался на всю жизнь. Отец, вращающийся в литературных кругах, проводил вечера в богемной клубной обстановке, пристрастился к карточной игре. Семья распалась. Заболевшая мать в 1910 году уехала лечиться в Германию, где вскоре вышла замуж за известного психолога, ученика Фрейда. В 1932 году они эмигрировали в Палестину и прожили там долгую, спокойную и обеспеченную жизнь.
Но дети, Юлий и его единокровные сестры, не оказались брошенными. Отцу повезло найти для детей бонну (с обязательным обучением немецкому языку). Она была родом из университетского эстонского города Дерпт (Тарту), хорошо образована и учила детей не только немецкому языку, но и многому другому. Ее звали Розалия Лоор, и дети называли ее Ролли. В своей автобиографии Ю.Б. Харитон напишет: «В дальнейшем эта простая, хорошая и добрая женщина заменила нам мать». Юлий не мог учиться в гимназии (препятствовала трехпроцентная норма, ограничивающая классическое гимназическое образование для евреев). Розалия нашла способного студента, который не только подготовил Юлия к поступлению в реальное училище, но и помог способному юноше окончить его за пять лет вместо семи. Любимыми предметами Юлия стали математика, физика и химия.
В 1917 году 13-летнему Юлию пришлось одновременно с учёбой начать трудовую жизнь. Сначала он работал в библиотечном архиве, но потом стал учеником механика и электрика в телеграфных железнодорожных мастерских. Такое раннее взросление юноши помогло семье выжить в тяжелых обстоятельствах наступившей разрухи. Кроме того, в 1918 году стало действовать правило о предоставлении высшего образования только тем, кто имел рабочий стаж. Харитон поставил себе целью поступить в Политехнический институт, и в 1921 году он легко стал студентом электромеханического факультета этого института. На втором семестре он попал в лекционный поток нескольких факультетов, где лекции по физике читал уже тогда ставший ведущим российским физиком Абрам Федорович Иоффе. И это стало поворотным пунктом всей жизни Харитона. В лекциях Иоффе соединялась самая современная атомная физика с классическими термодинамическими понятиями. Курс лекций назывался «Кинетическая теория газов». Юношу потрясла сама возможность объяснения термодинамических законов проникновением в глубинную сущность материи.
В середине семестра (в 17 лет) Юлий решает стать физиком и переходит на физико-механический факультет института. И сразу же делает такие успехи в лабораторных и практических занятиях, что его приглашает на работу в свою только что созданную лабораторию Николай Николаевич Семёнов, будущий Нобелевский лауреат по химии. Через 4 года Харитон защищает дипломную работу по специальности «экспериментальная физика» и получает квалификацию «инженер- физик». Эти два названия, введенные А.Ф. Иоффе, и сейчас используются в физико-техническом и инженерно-физическом образовании.
В 20-летнем возрасте Ю. Б. Харитон совместно с З. Ф. Вальтой выполнил и опубликовал научную работу «Окисление паров фосфора при малых давлениях», в которой впервые экспериментально показал существование разветвленных цепных химических реакций на примере окисления фосфора. Открытие этого явления в дальнейшем явилось прочной основой, созданной Н. Н. Семеновым теории разветвляющихся цепных реакций, за которую он был в 1956 году удостоен Нобелевской премии. На своей монографии «Цепные реакции», выпущенной в 1934 году, Н. Н. Семенов сделал дарственную надпись: «Дорогому Юлию Борисовичу, который первым толкнул мою мысль в область цепных реакций».
В возрасте 21 года Ю.Б. Харитон становится научным сотрудником Петроградского физико-технического института.
Дипломная работа Харитона, как и его работа в научной лаборатории, была связана и с физикой, и с химией. Но, заканчивая институт, Харитон не только занимается наукой. В 1925 году опубликован «Задачник по физике», созданный им вместе с друзьями А.Ф. Вальтером и В.Н. Кондратьевым. Этот задачник стал первым советским вузовским задачником по физике и почти 30 лет использовался во всех технических вузах страны. А ведь его авторы были еще студентами, когда они его создали.
Этот задачник сделал имя Харитона известным всем физикам страны. А опубликование его первых научных работ вывело его имя на международную физическую и химическую арену. Уже через год работы он рекомендован А.Ф. Иоффе, П.Л. Капицей и Н.Н. Семёновым на прохождение научной стажировки в Кембриджской лаборатории Э. Резерфорда. Там он занимается точными лабораторными исследованиями взаимодействия альфа-частиц с веществом. В 1928 году 24-летний учёный становится доктором философии (по физике) Кембриджского университета, защитив диссертацию по своей экспериментальной работе с альфа-частицами.
Летние перерывы в работе Харитон использовал для поездок по Англии на мотоцикле и автомобиле, для путешествий по Европе с её музеями и старинной архитектурой. Он становится заядлым и умелым фотографом.
Возвращаясь в 1928 году на родину, Харитон остановился в Берлине для свидания со своей матерью. И он был совершенно потрясен уже ставшими привычными для берлинцев маршами фашистских штурмовиков с лозунгами об избранности германской нации и антисемитскими призывами. Знакомые берлинские физики и интеллигентное окружение его матери уверяли, что всё это – только политиканство и шутовство, что фашистов никто не воспринимает всерьез и вскоре о них забудут.
Но история решила по-другому. Через 4 года Гитлер стал рейхсканцлером, а через 10 лет Германия развязала мировую войну. Вернувшись в Физико-технический институт, Харитон решил направить свою научную работу на путь укрепления обороноспособности страны. Это решение было ещё одной вехой, определившей его жизненную судьбу.
Областью науки, которая объединяла физику и химию в его решении, стала наука о взрывах и детонации. Собственно говоря, такой науки ещё не существовало – в основном были лишь опытные достижения отдельных ученых (например, создание А. Нобелем динамита). Лабораторным исследованиям мешала опасность работы со взрывчатыми веществами.
И Харитон организует лабораторию по изучению взрыва и детонации в только что созданном Н.Н. Семёновым Институте химической физики. Эти исследования соответствуют названию нового института (и новой науки). Взрыв и детонация, по глубокому убеждению, Харитона, должны изучаться не только как химические явления. Важнейшую роль в них должны иметь газодинамические законы ударных волн. Для создания теории прежде всего нужно было получить экспериментальные данные о параметрах взрыва и детонации. А для этого необходимы были специальные приборы – датчики высоких давлений, сверхбыстрая киноаппаратура и т.п. За 10 лет экспериментов и их анализа Харитон стал виднейшим учёным в области взрыва и детонации не только в своей стране, но и в мировой науке. Самое важное в его работах – это выявление пределов детонации, критической массы и критического размера. В теоретическом рассмотрении этих вопросов активное участие приняли выдающийся 20-летний теоретик-физик Яков Борисович Зельдович, будущий академик и трижды Герой Социалистического Труда, и Кирилл Иванович Щелкин, тоже будущий трижды Герой Социалистического Труда и член-корреспондент Академии наук.
В 1935 году Ю.Б. Харитону по совокупности работ, без защиты диссертации присваивается учёная степень доктора физико-математических наук. Характерной чертой руководства лабораторией взрывчатых веществ, как она официально называлась, было обеспечение полной безопасности работ с взрывчатыми веществами, строжайшее выполнение разработанных Харитоном правил техники безопасности. За годы его руководства и за многие последующие годы, когда лабораторией руководили его ученики, в ней не было ни одного несчастного случая. И, наверное, решающую роль в обеспечении безопасности работы сыграли личные качества Харитона – необычайная доброта и любовь к людям.
Еще до отъезда в Англию Харитон обратил внимание на артистку балета Марию Николаевну Дубовскую, в танце которой «сочетались тончайшая грация и обаятельность облика», как писал Харитон много лет спустя в своих «Биографических записях». Вскоре после его возвращения из Англии они стали одной семьей. «До сих пор не могу понять, – пишет он в этих Записях, – почему Мусенька (так и только так он называл её всю жизнь) полюбила меня, тогда как у нее было столько гораздо более интересных поклонников. Очень уж мне повезло. Чем дольше мы жили вместе, тем больше к любви добавлялось уважения, открывались все новые человеческие качества. Чуткость, доброта, прямота, смелость – всего не перечислишь».
А вот что написал А.Ю. Семенов, внук Ю.Б. Харитона и одновременно внук академика Н.Н. Семенова (дочь Харитонов была замужем за сыном Семеновых): «Бабушка была совершенно необыкновенным человеком, сочетая в себе широчайшую культуру, глубокий ум, тонкий вкус, естественную доброту, способность к самопожертвованию, терпимость и дар сопереживания… Не желая умалить личность деда, всё же рискну предположить, что во многих областях культуры и человеческих взаимоотношений он испытал влияние бабушки».
Вскоре после замужества Мария Николаевна оставила беспокойную жизнь артистки, преподавала языки, вела литературно-издательскую работу. Но главным в её жизни стало создание необходимых условий для творчества Юлия Борисовича.
Когда лаборатория Харитона (вместе с Институтом химической физики) отделилась от Ленинградского физико-технического института, сам он регулярно посещал семинар по ядерной физике, который начал вести в ЛФТИ Игорь Васильевич Курчатов, заведующий только что созданной лабораторией атомного ядра. Это был 1932 год, переломный год в физике микромира. Открыт нейтрон, создана протонно- нейтронная модель атомного ядра, начались работы по искусственной радиоактивности. Энрико Ферми в Италии, Фредерик и Ирен Жолио-Кюри во Франции несколько лет ведут работы по взаимодействию нейтронов с атомными ядрами различных элементов, в том числе и с ядрами урана. Присуждение этим учёным Нобелевских премий (Жолио-Кюри – по химии в 1935 году и Ферми – по физике в 1938 году) стало признанием важности этих работ и для развития теории атомного ядра, и для практических целей – получения так называемых меченых атомов.
В 1934 году немецкий физикохимик, первооткрыватель элемента рения Ида Ноддак, анализируя результаты опытов Жолио-Кюри и Ферми, сделала предположение о том, что ядра тяжёлых элементов при попадании в них нейтрона могут разделиться на две или три части, имеющие очень большую энергию. Поскольку она занималась физической химией и электрохимией, она свои соображения опубликовала в журнале прикладной химии. Но физики не читали химических журналов, а химикам никакого дела не было до атомных ядер. Поэтому гипотеза Ноддак прошла незамеченной. Особенно протестовал против этой гипотезы немецкий физик и радиохимик Отто Ган, директор Химического института имени кайзера Вильгельма.
Но прошло четыре года, и все изменилось. Отто Ган со своим помощником Фрицем Штрассманом, повторяя опыты Ферми с облучением медленными нейтронами урана, доказали факт деления ядер на две части и появления из ядер урана химических элементов середины периодической системы. Статью об этом открытии они обозначили датой 17 декабря 1938 года. Уже через две недели, 4 января 1939 года она была напечатана в одном из самых известных научных журналов – в журнале «Естественные науки», который читали и химики, и физики.
К этому времени уже почти 30 лет с Отто Ганом работала талантливая австрийская физик и радиохимик Лизе Мейтнер. (О Лизе Мейтнер, Отто Гане и связанной с ними историей газета «Обзор» писала в 2022 году, №№1330, 1331, 1332). Именно она убедила Гана в возможности делении ядра урана. (Некоторые историки физики считают, что именно она сделала те опыты, которые заставили Гана поверить в деление ядер.) Вскоре после этого она была вынуждена покинуть Германию и обосновалась в Стокгольме. И Ган послал ей письмо об окончательном подтверждении гипотезы о превращении ядер урана. Мейтнер (вместе со своим племянником физиком Отто Фришем) проделала необходимые расчёты и показала, что в массе урана реакция деления ядер может носить цепной характер, а также впервые оценила энергию, которую будут иметь продукты этой реакции – в десятки миллионов раз больше, чем в химических реакциях горения и взрыва.
Статья Л. Мейтнер и О.Фриша в журнале «Природа», опубликованная 11 февраля 1939 года, произвела сенсацию в научных кругах. И дело было не только в поражающей воображение величине энергии: вскоре Нильс Бор опубликовал расхолаживающую статью, в которой писал о практической невозможности осуществить процесс деления в большой массе урана. Ведь в природе этого не происходит. Природный уран состоит из двух изотопов. Основной изотоп, уран-238, имеет столь малую вероятность деления, что цепная реакция осуществляться не будет. Другого изотопа, урана-235, более способного к делению, в природном уране содержится всего 0,7%, а его выделение потребовало бы создания промышленного производства, недоступного для одной страны.
Хорошо известно, что произошло далее. Уже началась вторая мировая война. Группа европейских физиков, вынужденная эмигрировать в США от ужасов фашистского режима, сумела понять, что такая страна, как США, способна создать промышленное производство изотопа урана-235. И Америка сможет и должна обогнать Германию в создании «супербомбы». Ведь именно в Германии была открыта такая возможность, и там наверняка уже велись такие работы.
В 1944 году Отто Ган стал Нобелевским лауреатом «за открытие расщепления тяжелых ядер». Трудно переоценить роль Лизе Мейтнер в этом эпохальном открытии. Ей принадлежит и сам термин «деление», взятый ею из биологии. Недаром в журналистике даже возникла характеристика Мейтнер – «Мама атомной бомбы».
«Отцом» атомной бомбы журналисты называли Отто Гана, а иногда – Альберта Эйнштейна, автора знаменитого соотношения E = mc2, на основе которого Мейтнер, Фриш и Бор оценивали энергию реакции деления. Но когда в 1944 году Мейтнер вместе с Ганом рассматривались Нобелевским комитетом по химии как номинанты на присуждение премии, Мейтнер попросила исключить её из числа номинантов – она чувствовала личную ответственность за возможные ужасные последствия их открытия. Позже стало известно, что когда её в это время пригласили работать в Лос-Аламос (американский ядерный центр), она отказалась: «Я не буду работать на бомбу». Но все-таки справедливость восторжествовала, и в 1987 году имя мейтнерий было официально присвоено трансурановому элементу № 109, открытому в 1982 году в Дармштадском центре исследования тяжёлых ионов.
В США работы по созданию ядерного оружия начались в 1942 году. Была создана Лос-Аламосская национальная лаборатория, развернулось строительство грандиозных заводов по производству чистого урана и разделению его изотопов, был сооружен первый в мире ядерный реактор для получения плутония. К научному руководству атомным проектом были привлечены лучшие научные силы (А. Комптон, Р. Оппенгеймер, Э. Теллер, Э. Ферми и др.). И уже через три с половиной года после начала работ в пустынной местности (Аламогордо, штат Нью-Мексико) 16 июля 1945 года состоялось первое испытание атомной бомбы.
А что же происходило в СССР? Как только в январе 1939 года была опубликована статья Л. Мейтнер и О. Фриша о делении ядер урана, сотрудники Института химической физики – заведующий лабораторией взрывчатых веществ Юлий Борисович Харитон и теоретик Яков Борисович Зельдович – немедленно занялись расчётами кинетики процесса деления урана, имеющего некоторые общие черты с цепными механизмами химических реакций горения и взрыва. Харитон и Зельдович работали с огромным напряжением, рассчитывая необходимые для цепной реакции деления исходные параметры и прежде всего – минимальные критические плотности. Они более точными расчётами подтвердили те оценочные результаты, которые были приведены в работе Мейтнер и Фриша. Как и Нильс Бор, Харитон и Зельдович пришли к выводу, что для практического использования ядерной энергии необходим труднодоступный изотоп уран-235 или неизвестный пока трансурановый элемент, впоследствии названный плутонием. Две статьи Харитона и Зельдовича, опубликованные в Журнале экспериментальной и теоретической физики, очень встревожили американских физиков, которые решили, что в СССР тоже начались работы по созданию атомной бомбы.
Но они ошибались. Все силы государства были направлены на выпуск современных самолетов, танков и артиллерийских орудий. Единственно существенным было открытие в 1940 году явления самопроизвольного (без участия нейтрона) деления тяжелых ядер (Г.Н. Флёров и др.). Это было очень интересным и важным для развития теории атомного ядра, но не имело практического значения. А работы с облучением урана нейтронами тогда только ещё намечались.
В 1940 году И.В. Курчатов на сессии отделения физико-математических наук АН СССР делает большой доклад «О проблеме урана», в котором рассказывает о работах Харитона и Зельдовича по этой проблеме. Но никаких конкретных решений об усилении работ по урану и выделении для этого необходимых средств не было сделано. Зато была создана очередная комиссия Академии наук по проблеме урана. Комиссия состояла из 11 академиков и двух старших научных сотрудников – Курчатова и Харитона, включенных в неё по настоянию Иоффе. Результатом работы комиссии стало постановление СНК СССР от 15 апреля 1941 года «О строительстве мощного циклотрона в Москве (с вводом его в строй в 1943 году)». А 17 мая 1941 года на заседании комиссии была рассмотрена работа Гуревича, Зельдовича и Харитона, в которой была впервые оценена критическая масса изотопа урана- 235, необходимая для возбуждения цепной реакции деления урана с гигантским выделением энергии. Но эта работа тогда не была опубликована.
Разразилась война. Первой задачей уже в первом же месяце войны встала эвакуация научного оборудования из ленинградских лабораторий, все институты Академии наук перемещались на восток – в Поволжье, на Урал и в Среднюю Азию. Многое ценное оборудование удалось вывезти с последними эшелонами перед полной блокадой Ленинграда. А эвакуация семей сотрудников удалась только потому, что руководство этой операцией было поручено замечательной женщине – Марии Николаевне Харитон.
После возобновления работ ЛФТИ и Института химической физики в Казани в 1942 году все усилия были направлены на развитие оборонных работ. Я.Б. Зельдович заканчивал разработку порохов для реактивной артиллерии (знаменитых «Катюш»). Ю.Б. Харитон продолжил начатые ещё до войны работы по созданию новых видов взрывчатых веществ для мин и других видов оружия, где использовалось не горение, а детонация. А главное, нужно было организовывать массовое производство этих веществ. Он был откомандирован в Москву, в секретный военный научный институт НИИ-6, где полностью проявились его не только научные, но и организационные таланты – умение руководить большими научными коллективами.
И.В. Курчатов (вместе с А.П. Александровым) занимались защитой кораблей от новых немецких мин, реагирующих на магнитное поле, создаваемое стальным корпусом корабля. На некоторое время ядерная физика была забыта.
Но к концу 1942 года стала накапливаться информация о том, что в США и Великобритании (а, возможно, и в Германии) идут активные работы по изучению реакции деления урана. Эта информация поступала по двум каналам. Во-первых, успешная работа советской внешней разведки в области науки и техники дала некоторые данные о начале таких работ и о привлечении к ним выдающихся физиков-ядерщиков, прежде всего Э. Ферми. Но, пожалуй, основную роль сыграла научная компетенция сотрудника Курчатовской ядерной лаборатории Георгия Николаевича Флёрова. Он тщательно изучил все иностранные научные журналы, ещё поступавшие в университетскую библиотеку перед войной и даже в первые военные месяцы. И обнаружил, что к концу 1940 года во всех научных журналах исчезли статьи по ядерной физике и любая информация о работах в этой области физики. Физику-ядерщику Флёрову стало ясно, что это может быть вызвано не прекращением «работ по урану», а, наоборот, их развертыванием и полным засекречиванием. Исчезновение статей выдающихся физиков свидетельствовало об их участии в этих работах и о возможных достижениях. И Флёров стал регулярно посылать письма об это в Президиум Академии наук. Но письма оставались без ответа.
Флёров стал повышать статус адресатов своих писем – в Совет народных комиссаров, в Народный комиссариат обороны СССР, в Центральный комитет КПСС. И наконец он понял, что главной властью в стране стал Государственный комитет обороны (ГКО), руководимый И.В. Сталиным. Уполномоченным этого комитета по науке был С.В. Кафтанов, председатель Всесоюзного комитета по делам высшей школы. К нему попадает письмо Г.Н. Флёрова, адресованное Сталину. Но в это же время ему передают найденную у убитого на фронте немецкого офицера, бывшего до мобилизации физиком-ядерщиком, тетрадь с расчётами по цепной реакции деления урана. С.В. Кафтанов вместе с А.Ф. Иоффе докладывают об этом Сталину и показывают письмо Флёрова.
Выслушав разъяснения Кафтанова и тронутый отчаянностью в строках Флёрова, Сталин принял решение. Несмотря на тяжелейшую военную обстановку на южном направлении, 28 сентября 1942 года ГКО рассмотрел вопрос и принял постановление № 2352сс («сс» означало совершенно секретно) «Организация работ по урану». Первый пункт Постановления обязывал Академию наук СССР организовать специальную лабораторию для работ «по урану». Но только через четыре месяца Академия наук отреагировала на это Постановление. Главной причиной такой длительной задержки был вопрос о начальнике этой лаборатории и о научном руководстве всей урановой проблемой. С.В. Кафтанов от имени ГКО выдвинул кандидатуру А.Ф. Иоффе. Но семидесятилетний «главный физик», ссылаясь на возраст и нездоровье, выдвигает вместо себя кандидатуру 38-летнего заведующего лабораторией атомного ядра ЛФТИ Игоря Васильевича Курчатова, проявившего себя во многих областях физики. В январе 1943 года кандидатура Курчатова на пост руководителя новой Секретной лаборатории №2 была утверждена, и в распоряжении ГКО от 16 февраля 1943 года впервые прозвучало имя Игоря Васильевича Курчатова как научного руководителя всей проблемы «использования энергии атома для военных и мирных целей». Секретная лаборатория №2 сразу же была создана не в Казани, а в Москве.
Вначале в ней числилось всего 10 сотрудников, среди них – отозванные с фронта Г.Н. Флёров и К.И. Щелкин, ближайший сотрудник Ю.Б. Харитона в работах по детонации. Через несколько лет Лаборатория №2 стала называться Лабораторией измерительных приборов АН СССР (ЛИПАН), потом – Институтом атомной энергии имени И.В. Курчатова. Ныне это огромное научное учреждение – Национальный исследовательский центр «Курчатовский институт».
Одним из пунктов намеченного Курчатовым плана работ было создание конструкции атомной бомбы. Ему было ясно, что это будет очень сложная конструкция, в которой соединятся ядерная физика, физика взрыва и детонации, автоматика и механика. Он знал только одного специалиста такого широкого и инженерного профиля. Это был его коллега по Ленинградскому физико-техническому институту Юлий Борисович Харитон. И когда Курчатов приехал из Казани в Москву, он разыскал Харитона и предложил ему возглавить конструкторский отдел лаборатории.
Харитон согласился не сразу. Через 45 лет, в своем ежегодном выступлении в саровском Доме учёных, он вспоминает: «Как-то летом 1943 года Игорь Васильевич пришёл ко мне и стал говорить, что нужно возвращаться к прерванной работе над урановой проблемой. Его слова показались мне совершенным бредом. Немцы ещё глубоко на нашей территории, надо всем, чем возможно, помогать армии. А тут – урановая проблема. Ведь ясно, что война закончится раньше, чем мы сделаем атомное оружие. Вот кончим войну – другое дело. Игорь Васильевич не торопил. Пригласил ходить на семинары в его лабораторию. Я начал ходить на семинары, сначала изредка, потом чаще. Мысли стали постепенно смещаться от тротила к урану. Вспомнилась наша третья (неопубликованная) статья с Зельдовичем и Гуревичем, где мы рассчитали критическую массу изотопа урана-235. Вспомнилась и моя статья 1937 года о ценрифугировании газовых смесей для разделения газов. Этот метод может пригодиться для получения нужного изотопа урана. И как раз приехал Зельдович вместе с Институтом химической физики, которому определено было с тех пор находиться не в Ленинграде, а в Москве. И пошли длинные разговоры. И Игорю Васильевичу уже не потребовалось больших усилий, чтобы я присоединился к собираемой им команде».
С осени 1943 года Ю.Б. Харитон начал заниматься вплотную подготовкой к своей новой работе. Через год он уже ясно представлял все основные направления работы и принял участие в подготовке решающего постановления Государственного комитета обороны «О неотложных мерах по обеспечению развертывания работ, проводимых Лабораторией №2 Академии наук СССР». В апреле 1945 года ему разрешают наравне с Курчатовым знакомиться с данными, получаемыми разведкой об американских работах.
16 июля 1945 года в пустынной местности штата Нью-Мексико впервые в мире произошло испытание атомной бомбы – чудовищный взрыв с почти мгновенным выделением энергии сто триллионов (1014) джоулей, что эквивалентно по механическому действию взрыва (разрушениям и ударной волне) 21 тысяче тонн тротила. Несмотря на ужасное впечатление от силы ядерного оружия, его американские создатели через несколько дней после успешного испытания дали согласие на сброс ядерных бомб на японские города Хиросиму и Нагасаки. Это произошло 6 и 9 августа 1945 года. Одна из бомб была урановая, другая – плутониевая. Последствия были ужасны – погибло больше 150 тысяч человек. Мир был поставлен перед фактом монопольного обладания США новым беспрецедентным по мощности и невиданным по своим поражающим факторам оружием.
Советское правительство рассматривало эти события как угрозу самому существованию социалистического государства со стороны остального капиталистического мира. В США и правительство, и научные круги считали, что СССР, ослабленному войной, понадобится не менее 15-20 лет, чтобы пройти тот путь, который американская наука и промышленность прошли за четыре года. А за это время США будут обладать таким количеством ядерных бомб, что их хватит для уничтожения всей советской промышленности.
В мае 1945 года СССР вместе с союзниками (США, Англией и Францией) завершила разгром Германии и праздновала Победу. Ю. Б. Харитон был включен в группу физиков для выяснения состояния немецких исследований по ядерному оружию, которая в мае вылетела в Берлин. Одним из существенных результатов были обнаруженные Ю. Б. Харитоном и И. К. Кикоиным около ста тонн окиси урана. Руководитель группы А. П. Завенягин организовал отправку окиси урана в Москву. И. В. Курчатов говорил, что найденный в Германии уран примерно на год сократил пуск промышленного реактора на Урале для наработки плутония.
20 августа 1945 года постановлением ГКО был создан Специальный комитет при ГКО во главе с заместителем председателя СНК СССР Л.П. Берия. На Специальный комитет была возложена организация всей деятельности по использованию атомной энергии в СССР – научно-исследовательские работы, разведка месторождений и добыча урана в СССР и за его пределами, создание атомной промышленности, атомно-энергетических установок, разработка и изготовление атомных бомб. Последняя задача была ключевой, ей были подчинены все остальные задачи. Состав Специального комитета был определен в девять человек, семь наркомов или их заместителей и два академика – П.Л. Капица и И.В. Курчатов. Этим же постановлением для подготовки всех вопросов создается Технический совет при Специальном комитете под председательством наркома сельскохозяйственного машиностроения Б.Л. Ванникова. В составе Технического совета семь академиков (в том числе Курчатов и Капица) и один профессор – Ю.Б. Харитон.
Создаётся рабочий орган: Первое главное управление при СНК СССР, будущее атомное министерство, которое потом станет называться Министерством среднего машиностроения. В июне 1953 года Министерство среднего машиностроения становится во главе Атомного проекта. Технический совет переходит в это министерство. А вскоре в нём создается и Инженерно-технический совет для решения практических заводских проблем.
Мозговым центром Проекта по-прежнему является Технический совет. И по- прежнему ставший уже академиком Ю.Б. Харитон в составе этого совета два раза в месяц участвует в обсуждении всех основных проблем по атомному оружию и атомной энергии. Но главное событие в жизни Харитона зафиксировано в решении Специального комитета от 16 марта 1946 года. Вот строка из этого решения: «Назначить профессора Юлия Борисовича Харитона главным конструктором КБ-11 по конструированию и изготовлению атомных бомб».
Оценив масштаб предстоящей деятельности, Ю.Б. Харитон осознал, что это КБ на самом деле с самого начала должно стать крупным научным институтом, а не только инженерным учреждением, и что вместе с опытным заводом это будет многотысячный коллектив А это значит, что почти на голом месте должен возникнуть целый город со всеми городскими службами и учреждениями. Для создания этого города, да и для оборудования и снабжения научных и инженерных лабораторий нужен особый орган, и главой этого органа должен быть не главный конструктор, а начальник конструкторского бюро, обладающий всеми необходимыми правами на государственном уровне. И в решении Спецкомитета появился пункт: «Назначить Павла Михайловича Зернова, заместителя министра танковой промышленности, начальником КБ-11 с освобождением от всех других работ».
Вместе с начальником Первого главного управления Б.Л. Ванниковым Харитон и Зернов выбрали место для КБ-11, удовлетворяющее многим условиям. Оно должно находиться не очень далеко от Москвы, быть достаточно безлюдным, но в то же время иметь транспортную доступность и минимальную базу для быстрого начала работ. В большом лесном заповеднике на границе Мордовской АССР и Горьковской области, вблизи небольшого монастырского поселка Саров (монастырь в советское время был закрыт) в начале войны был построен завод боеприпасов (минометных мин для «Катюши») №550. Его производственные помещения располагались в переделанных бывших монастырских зданиях. Для КБ-11 их нетрудно было приспособить под лаборатории и мастерские. Минометный завод срочно перевели в другой регион.
Название поселка Саров и его обозначение были специальным постановлением изъяты со всех карт и из всех официальных документов.
(Окончание следует)
