Ирина ПАВЛОВА: «Кино должно быть народосберегающим»

Недавно на сайте «Обзора» были опубликованы заметки российского кинокритика Геннадия Устияна, утверждающего, что российское кино возрождается, «как бы вы к этому ни относились».

В связи с этим вспоминается встреча в Вильнюсе с другим российским киноведом и кинокритиком – Ириной Павловой, художественным руководителем Российских программ Московского международного кинофестиваля, приезжавшей в литовскую столицу по приглашению международного медиаклуба «Формат А3».

«В России сегодня снимается очень неплохое кино», – говорила гостья, вместе с тем она предлагала взглянуть на предмет разговора гораздо шире и глубже. «Обзор» воспользовался приглашением и попросил известного в Литве кинодеятеля Наталью Ю обсудить с её российской коллегой не только хорошее, но и то, что заставляет переживать Ирину Павлову как человека, неравнодушного к судьбе российского кино.

Стоит отдельно подчеркнуть, что этот разговор состоялся ещё до ежегодного Московского кинофестиваля, но «Обзор» не стал удалять якобы устаревшую информацию, поскольку только в общем изложении можно в полной мере увидеть и оценить тенденции, преобладающие сегодня в российском кино. По крайней мере, с точки зрения Ирины Павловой.

– Как вы, наверное, знаете Московский фестиваль был перенесён на апрель по не зависящим от фестиваля причинам, потому что Чемпионат мира одновременно с Московским фестивалем проходить не может физически, - призналась Ирина Павлова. – Перенос на апрель крайне неудобен для фестиваля. Потому что одно дело – фестиваль, проходящий после национального смотра «Кинотавр», когда показаны все новые фильмы. Другое дело – фестиваль, проходящий вскоре после 8 марта, когда все новые отечественные фильмы ещё даже не отобраны на «Кинотавр», каждый рассчитывает попасть в конкурс, и потому боится показываться во внеконкурсной программе ММКФ.

Не говоря уже о том, что ММКФ будет проходить до Каннского фестиваля, и поэтому нам не дадут не только того, что отобрали Канны, нам не дадут вообще ни-че-го, в надежде, что вдруг возьмут в Канны или в Венецию. И руководство Московского фестиваля, конечно, понимает ситуацию, понимает, что это не время отпусков, и что ничего и никого путного из западных звёзд выцепить будет почти невозможно.

Министерство культуры - оно ж тоже умное сильно. Оно срезало финансирование фестиваля: ну, а что не срезать-то, если не сезон?

И дальше начались внутренние разборки дирекции: а что у нас дорогого? А что у нас дешёвого? На чём можно сэкономить?

А тут висит на шее Российская программа – это громадное здание Дома Кино, арендуемое на целую неделю – целиком. Три зала, три фойе. Много всяких разных вещей, плюс команда большая.

Не команда, делающая там маленькую программу – 2-3 человека делают и 5-7 фильмов показывают.

Мы показываем больше ста фильмов разных, и у нас команда довольно большая. Ну, не в одиночку же она делается, эта программа.

Вот и решают: «Давайте мы это дело как-нибудь оптимизируем», – как у нас нынче принято говорить.

А как это оптимизировать – прикрыть Роспрограмму, как ещё. И дальше нужно сказать об этом Павловой, которая сейчас разинет рот и начнёт орать. Её поддержит зритель, её поддержит Гильдия киноведов и гильдия режиссёров, её поддержит пресса.

А давайте мы так сделаем – мы ничего никому не будем говорить, доведём дело до пресс-конференции. А потом скажем – ну а что? Ну ори – не ори, уже поздно будет.

Но тут Павлова возьми да заори раньше. Вот и вся история.

Ничего личного – это называется. Это просто финансовая проблема, которую пытались решить за счёт, условно говоря, чего-то дорогостоящего. Но дело в том, что это – программа Национального кино на Международном кинофестивале класса «А». И она нужна не только международным фестивальщикам, она нужна ещё и собственной аудитории, потому что эта большая программа является фактическим отчётом отечественного кинематографа за год. Причём, перед достаточно широкой профессиональной аудиторией. Потому что, для того, чтобы поехать на «Кинотавр», где показывается достаточно большая программа, нужно платить.

И. во-первых, там не столько фильмов показывают, сколько показываем мы в Москве, а, во-вторых, съездить посмотреть это можно только за очень большие деньги. То есть, если бы я захотела поехать в Сочи на «Кинотавр», я должна была бы заплатить очень крупную сумму. Это может не каждый. Я могу, но мне не надо. У меня другие свои источники просмотра отечественных фильмов есть.

И я возмутилась не потому, что меня там от чего-то отстранили. Вы знаете, я за это почти ничего не получаю. Баба с возу – кобыле легче. Мне есть чем заняться.

Но 5-7 картин, которые раскручиваются сильной пиар-компанией, попадают в прокат, на большой экран, которые получают зрительский успех – они представляют собой далеко не весь отечественный кинематограф.

Куча людей со своими фильмами не имеют способов самостоятельно дойти до фестивалей, до экрана. Они последние штаны продали, чтобы завершить своё производство. И есть такие вот программы, как моя, которые дают им возможость показаться, которые их предлагают другим фестивалям. И их потом разбирают на фестивали, может быть, появится даже маленький прокат. Потом их, может быть, покупают небольшие телеканалы.

Каким-то способом мы этим фильмам и кинокомпаниям помогаем выжить, да и просто помогаем хотя бы один раз в жизни быть показанными так, как положено смотреть кино – на большом экране, а не в телевизоре и не в видике.

Вот, собственно, ради них я это всё и делаю, да ради зрителей.

Повторяю, я боролась не за себя, я боролась за Российские программы. И, честно говоря, если бы они сохранились в том же формате, пусть с другим составителем, у меня не было бы никаких вопросов. А тут – совсем закрывают. И ведь у нас так: стоило один раз закрыть – потом назад никогда уже не откроешь, хоть тресни.

Ну и разозлилась.

К счастью, руководство фестиваля меня поняло, не обиделось на меня, не встало в позу конфронтации. Сказали: «Павлова, вечно ты панику разведёшь. Пошла бы, позвонила, обсудили бы. Нет, сразу фейсбук, газеты, журналисты. Паникёрша».

На этом разговор был окончен. Всё у нас вернулось на круги своя. Потратят они на нас эти деньги, как им ни жалко. И, даст Бог, всё сохранится. Уже начали всячески помогать, заботиться – ну, в самом деле, справились с ситуацией, и хорошо.

– Но я знаю, что это не единственный фестиваль, в котором Вы принимаете участие. Может быть, про самый интересный.

– Но я не могу выбрать один какой-то – они разные все. Вот смотрите, есть в Питере фестиваль «Виват, кино России!». Я его делаю с 1996 года. Это ж сколько уже? 22 года. В мае он проходит. А вообще фестиваль существует 25 лет, с 1993-го существует. В прошлом году был 25-ый фестиваль, как раз юбилей отмечали. Это сугубо такой Питерский, дворцовый, стильный фестиваль.

– Игровое кино?

– Да. Только игровое. Это, как бы сказать, российское кино на фоне культурной столицы, на фоне имперской столицы. Это очень красивый фестиваль, с выдумкой сделанный. Со своей идеологией, которую даже трудно объяснить, её надо видеть.

Фестиваль делает руководитель прокатной организации «Петербург-кино» Людмила Томская. Она придумала и делает этот фестиваль все 25 лет. И начинала она с того, что зритель не хотел смотреть наше кино, и нужно было придумывать вокруг него кучу всякого интересного, обёрток, чтобы он захотел.

Зритель, к примеру, в ту пору вообще не хотел знать современных отечественных кинозвёзд. Он хотел знать американских: Анджелину Джоли и так далее.

– Но сейчас же по-другому!

– Сейчас по-другому. Так ведь и фестиваль меняется. Но я должна вам заметить, что отечественных звёзд зритель по-прежнему знать не очень хочет. Он любил советских звёзд. Очень любил. Так и они жили по-другому, они и работали по-другому. А сегодня они, в большинстве, для зрителя все на одно лицо.

Вот я вчера разговаривала про шахназаровскую «Анну Каренину» со своими литовскими друзьями, с коллегами, которые меня сюда, собственно, привезли, сопровождают и т.д.

И они мне сказали: «Терпеть не могу Боярскую». – «Почему?» – «Не нравится». – «Или она актриса плохая?» – «Да нет, не плохая». – «Она женщина некрасивая?» – «Да нет, красивая». – «Почему она не нравится?» – «Ну, меня чего-то от неё...»

Понимаете, не может такого быть: «не нравится, да и всё».

Она – не товар. Она не платье, не туфли, которые тебе носить. Она, правда, крупная актриса. И она очень красивая женщина. А если она кому-то не нравится, – это ваше личное дело. То есть, вот эта предвзятость и эта вкусовщина, и эта приученность публики к тому, что «покупатель всегда прав»...

Вы – не покупатели, а искусство – не товар. Да, конечно, вы за него платите деньги, но это не значит, что оно должно к вам подстраиваться.

Условно говоря, у каждого в душе своя Анна Каренина, своя Наташа Ростова, свой Пьер Безухов, свой Штирлиц, наконец. И это совершенно не означает, что у всех в душе точно такое же. У каждого свой образ. В том числе и у режиссёра Карена Шахназарова. И к художнику надо прислушиваться.

Феллини говорил: «Если зрителю не нравится моё кино, пусть растёт до меня». И все понимали, что он прав. Сегодня, если бы Феллини такое сказал, ему бы ответили: «Нет уж, лучше Вы дорастите до зрителя». Сегодня к художнику нередко предъявляют требования как к официанту: обслужите нас!

Наступило время коммерции, время вопроса: «Если ты такой умный, то чего ж ты такой бедный?», и вот это время, конечно, сделало своё тяжкое дело в области искусства, именно в области искусства прежде всего.

– Но если ещё всё-таки про фестивали…

– Да. Третий фестиваль, который я вот только начала сейчас делать...

У каждого фестиваля ведь есть своя цель. Не только свои концепции кинематографические, но своя тайная цель. Вот, в частности, когда мне предложили стать арт-директором фестиваля в Ессентуках... Просто какого-то фестиваля – тогда ещё я не знала, что это за фестиваль вообще – в городе Ессентуки. А что такое Ессентуки и зачем там фестиваль?

Мне сказали: «Ну, во-первых, город Ессентуки – это Кавказские Минеральные воды. И это будет не фестиваль Ессентуков, это будет фестиваль Кавминвод».

Я говорю: «А зачем там фестиваль?» На что мне человек, придумавший этот фестиваль, актёр и продюсер Эвклид Кюрзидис ответил справедливо:

«Дело в том, что во времена нашей с тобой молодости – что такое был Кавказ? Это открытки «Привет с Кавказа», это не достать путёвки, это то, это сё...

Что такое сегодня Кавказ для людей? Это негативные эмоции. И знаменитые курорты, ещё имперские, ещё при царе-батюшке всеми обожаемые, которые на самом деле высочайшего качества, и с лечением, и со всеми делами, они сегодня не то, чтобы простаивают, но они сегодня утратили свою былую популярность. Вот наш кинофестиваль и должен привлечь туда людей и популяризировать эти курорты. Цель высокая».

А арт-директор – это не просто составитель программы, это ещё и сборщик контента, участников, это всё. И я должна понимать, что я предложу участникам, когда я буду их зазывать на этот фестиваль.

И я туда еду, смотрю, где их будут селить, где их будут кормить. И тут я вижу эти великолепные санатории. Санатории, в которых хочется попросить политического убежища от жизни. Там такие процедуры, там такие курсы лечения, там такие результаты! Но этого никто не знает. Они сами не умеют пиариться. И правильно придумал Эвклид Кюрдзидис, местный уроженец, сделать там фестиваль. Очень правильно. Теперь я огромная фанатка этого фестиваля.

– Как он называется?

– Он называется «Хрустальный источник». Говорю, двойственное название – и «хрустальный источник» – вот эти минеральные воды Кавказа, и «хрустальный источник» – это чистый источник культуры и т. д. Понимаете?

В этом есть что-то такое. Мне это нравится. И главное, что я прекрасно понимаю теперь, что мне говорить людям, которых я позову. Я теперь понимаю, что мне нужно подсказывать тому же Эвклиду, когда он ходит в высокие кабинеты, что он должен им объяснять. А ходит именно он.

Потому что, когда мне говорят слово «Нет», – я заплакала и ушла. А он артист – существо еще более трепетное и беззащитное. Но он «не слышит» слова «Нет», не желает его слышать. Ему говорят «Нет», а он заходит с другой стороны. Он, актёр, проявивший чудеса терпения и воли, я мало знаю людей, способных на такое. Очень мало.

– Это фестиваль какого кино?

– Мы долго думали над концепцией и поняли, что, если мы делаем это в курортный сезон, если мы делаем это на пике курортного сезона, это должно быть РАЗ-ВЛЕ-КА-ТЕЛЬ-НОЕ кино.

Это не должен быть арт-хаус – у нас полно фестивалей этого арт-хауса, и надо, чтобы не только для кинематографистов был праздник, а и для тех, кто сюда приехал отдыхать. И рано или поздно сюда должны поехать люди, как сегодня ездят на «Кинотавр».

Это вообще будет конкурс фильмов жанрового кино. Они ведь друг с другом нигде не состязаются. Смешно, когда соревнуются «Легенда № 17» с фильмами Сокурова. Это соревнование солёного с квадратным. Пусть «Легенда 17» состязается с «Движением вверх», тогда в таком соревновании будет смысл.

– Согласна.

– Вот мы и решили сделать конкурс блокбастеров, конкурс зрительских хитов. Между собой пусть и бьются – комедии, мелодрамы, боевики, фильмы ужасов, триллеры, спортивные драмы… Пускай бьются между собой.

А высокое жюри, составленное из специалистов в области жанрового кино, пускай выбирает.

– Очень хорошая идея.

– Мне она тоже нравится.

– Поедут ли туда вот эти самые блокбастеры?

– А почему бы им не поехать-то? А какие противопоказания? Они же почти всегда оказываются вне призовых номинаций, а тут у них есть шансы стать призерами. Это во-первых. А, во-вторых, будем честны, кинематографисты – народ не очень здоровый. И курорт с полным лечебно-оздоровительным комплексом их должен заинтересовать!

– Ирина, ещё какой-то был фестиваль, он почему-то сейчас замолк - «Текстура». Мне он ужасно нравился.

– А я не знаю, что это за фестиваль «Текстура». Я даже не слышала о нём.

– Фестиваль театра и кино в Перми. И Вы тоже его курировали.

– Ну, это он только начинался. А потом, насколько я знаю, этот проект умер. Он умер не родившись. Пермь – регион не богатый. Он не может потянуть два крупных фестиваля... Боливар не вынесет двоих. Дай им Бог вынести фестиваль «Флаэртиана».

А вообще, я считаю, что Россию, глубинку российскую, надо обсадить фестивалями. Потому что фестиваль, это, во-первых, праздник. Во-вторых, это культурная жизнь, с которой в глубинке не всё отлично, и в-третьих – это рабочие места, престижные рабочие места.

Вот пацаны и девочки волонтёры, которые работают у меня на Московском фестивале, это же университетские студенты... И поработав у нас, они навсегда заболевают кино.

А ведь что такое – работать волонтёром у меня? Я, во-первых, ору. Я топаю ногами. Мне всё нужно вчера, а не сейчас. То есть, я им совершенно не предоставляю райских кущ. Но вот почему-то они так полюбляют работать на нашей программе, что потом приходят на второй год. Они у нас смотрят новое кино, общаются с кинематографистами, да просто слушают профессиональные разговоры. И постепенно превращаются в профессионалов.

Моя нынешняя помощница 15 лет со мной. Понимаете? Она тоже пришла ко мне 17-летней волонтёркой. Я тоже на неё топала ногами, кричала: «Убирайся! Чтоб тебя тут не было! Тупая!». Она плакала, но не уходила. А сегодня это моя правая рука, без которой я не знаю, чтобы я делала. И в промежутках между фестивалями она сегодня – высококлассный менеджер. Работает помощником в руководителя большой компании, очень крупного человека, который взял её на работу к себе именно как девчонку моей выучки. Взял… ну чем-то типа личного секретаря. А сейчас это тоже его правая рука, осуществляющая организацию фантастических проектов. И сегодня даже вспомнить смешно, с чего и как она начинала.

Если в каждом городе будут такие талантливые ребята… Да, конечно, они попадут под власть вот таких сволочей, как я. Но ведь мы их учим. И после нашей выучки эти люди разлетаются, как горячие пирожки. Их расхватывают. Понимаете? Они получают навыки организационного и творческого процесса – и их уже не напугаешь криками начальства. И у них развивается инициативность, и им интересно работать. То есть, все эти фестивали ещё и создают некую профессиональную среду для людей, находят применение их способностям.

Студенты, которые не знают куда себя приспособить после вуза, у нас чему-то научаются – и не только фестиваль делать, они научаются профессионализму – в самом широком смысле слова. А главное, они научаются самому важному: не бояться никакой работы, понимаете? Они начинают понимать, что работа не делится на «белую» и «чёрную». Работа – это работа. Процесс.

Я руководитель программы, но, если у меня где-то идёт пресс-конференция, а там нет стаканов для воды, у меня корона не упадёт – я возьму поднос со стаканами и принесу. Я не стану обзванивать 156 помощников. Стаканы рядом со мной – я встала и принесла.

Не упадёт корона. Работать – не стыдно.

– О короне. Вас ведь назвали королевой кино.

– Было дело.

– И причём в Америке, в стране, где не раскидываются титулами.

– Ну, это было не совсем так. Во-первых, это называлось «Королева кинопрессы», и этот приз выдавался по какому-то одному материалу, который устроители сочли самым интересным или актуальным. В ту пору было модно очень бразильское, ну вообще латиноамериканское кино. А я тогда сделала довольно яркий обзор латиноамериканского кино последнего года.

Я как раз в 1994 году объехала несколько международных кинофестивалей – приглашали в Берлин, в Канны, в Венецию, везде. И вот я там смотрела эти самые латиноамериканские фильмы. И написала большой обзор того, что сегодня представляет кино Латинской Америки.

Я знать не знала, что это напечатали в «Лос-Анджелес Таймс». У меня там подруга работала. Она увидела эту мою статью, взяла, перевела и опубликовала. А потом у них выбирался этот титул «Королевы кинопрессы года». О чём я тоже ничего не знала. Просто это было начало 90-х, русские тогда были в моде. Мы же довольно долго в мире были очень модные, нас ещё никто не ненавидел…

Почему нас тогда любили, а сегодня ненавидят – для меня загадка. Мы ведь остались те же самые, в общем-то, какие и были… Но я к этому философски отношусь.

– И Вас объявляют...

– Да нет, никто не объявляет. Я просто получаю письмо, сертификат. Меня там никуда не вызывали. Я в это время работала в Сан-Франциско, преподавала. И вот приходит мне сертификат. Мама дорогая! Боже мой! «Миссис Павлова»! «Королева кинопрессы»! Ай-ай-ай!...

Я тут же приз и диплом в посылку засандалила и быстро домой послала в Питер мужу. Муж кому-то похвастал. Ну и понеслось. Попросили, сфотографировали этот диплом. Я возвращаюсь домой, а меня уже все поздравляют. Ну представляете? Это всё несерьезно, это не настоящая такая премия. Она полушутливая.

– Ирина, как Вы оказались в Сан-Франциско, да ещё и в качестве преподавателя?

– Ну, это тоже было давно... У нас были довольно голодные времена, при этом мы были в большой моде. А на Московский кинофестиваль приезжало огромное количество людей из разных стран мира. Мы очень весело и бодро тусовались. Естественно, на какие-то свои проблемы жаловались. И мне зарубежные друзья говорили: «Ну давай приезжай, я тебе организую там цикл лекций месяца на три. Хоть немножко денежек заработаешь». А в результате «цикл лекций месяца на три» обернулся двумя полновесными семестрами.

– На английском языке?

– Конечно. Вы знаете, я не владела английским настолько, чтобы свободно разговаривать, как на русском. Ну, я как-то я владела, и у меня хороший музыкальный слух, поэтому я говорю на языке, более-менее похожем на английский. И чтобы это были достойные лекции, я их сначала писала по-русски, потом переводила, учила их наизусть и во время чтения подглядывала в шпаргалки. А через какое-то время, живя в языковой среде, моментально научаешься.

Нет, у меня был кое-какой язык, просто он был такой – советский. Слишком литературный; на таком никто давно уж не только не говорил, но и не писал даже. А как Андрей Кончаловский приехал с советским-то английским языком? Он-то лекции по режиссуре читал, ему на ходу импровизировать было надо – шпаргалками тут не отделаешься!

– Ну мы сейчас не об Андрее Кончаловском.

– Обо мне... Ну, вот так и читала лекции, и студенты привыкли к моему английскому. Им за это медаль надо выдать. Но им была интересна информация, которую я им даю по истории кино, и они терпели.

– Ну, потрясающе совершенно! Ирина, всё-таки, какие-то у Вас взлёты прям вообще.

– Жизнь была трудной, но весёлой, это правда.

– Поскольку Вы такой с опытом человек фестивалей и человек кино. О фестивалях: как происходит... Вот вы говорите: «Нас тогда любили, а сейчас нет». Отчего это зависит, почему?

– Вы знаете, всё зависит от взаимоотношений между государствами. От того как на государственном уровне к кому относятся, или не относятся. К сожалению, это так.

Вы знаете, я ведь помню времена, когда для меня – очень критично и рассудительно настроенной молодой женщины – Америка была чем-то вроде преддверия рая. Вот сначала Америка, а потом уже рай.

– Для всех, мне кажется, это так было. Было время.

– Да, глоток свободы... Но когда я побывала в Америке, я обнаружила, что, во-первых, не всё так радужно в самой Америке, что Америка, оказывается, разная, и что Задорнов – покойный сатирик – с его шуткой «Ну тупые!» лишь наполовину не прав, а отчасти и прав. И что свобода там весьма ограничена разными нормами, правилами и табу, куда более строгими, чем у нас. Есть там такие вещи. Они не всеобъемлющи, но они есть.

Кстати, в те давние времена нас, советских ещё, очень любил Берлинский фестиваль. Нас любили там, холили, лелеяли.

Берлинский фестиваль в советские времена, во времена Берлинской стены и холодной войны, считался мостиком между Западом и Востоком. И когда эти все барьеры рухнули, мы стали там желанными гостями.

Вы знаете, на одном из Берлинских фестивалей самого начала 90-х, было показано в различных программах что-то около сорока русских фильмов. Сорока, представляете?! Не на всяком советском фестивале столько было!

Но потом стала меняться государственная политика, а вместе с нею и отношение к нам. Мы остались прежними. И они – люди фестиваля – остались прежними. Но госполитика стала меняться и всё сразу изменилось...

– У нас или у них?

– И у нас, и у них. Мы же долгое время были наивными «лохами». Я имею в виду, на государственном уровне. Борис Николаевич Ельцин, не тем будь помянут, на всё соглашался, всё дарил, дарил. Да и Горбачёв тоже – дарил, дарил, дарил, дарил, дарил. Всё под честное слово. «Мы откажемся от Варшавского договора при условии непродвижения НАТО на Восток» – «Да-да, конечно, никакого продвижения!» – отвечали ему.

Ты хоть одну бумажку подписал, прежде чем всё это дарить? Хоть одну?! Где политика под честное слово делалась, в каком мире? Никогда и нигде, каждую запятую согласовывают даже прямые союзники.

Ты кто? Кто тебе дал право распоряжаться огромной страной вот так, под честное слово? Моей жизнью, жизнью моих детей?

Кто Хрущёву дал право распоряжаться жизнью жителей Крыма, которые в один прекрасный день проснулись, и оказалось, что они уже жители не России, а Украины. Это что? Уснули россиянами, проснулись украинцами. Это как? Это живые люди, это не территория. Они что крепостные? Их спросил кто-нибудь? Тогда вот в 1954-м?

А Вы хоть знаете в честь чего подарили Крым Украине? Не помните? Напомню: в честь 300-летия присоединения Украины к России. Отсоединились – верните!

Нэт!

Смешно, правда?

– Грустно.

– Так вот. У нас всю дорогу так. Если вы решили рассыпать Советский Союз – ваше право. Молдаване, украинцы, латыши, литовцы. Уррррааа!

Но вы сперва договоритесь, господа начальники, что с иноязычными делать будем? Договоритесь, как с ними будем обращаться. Договоритесь, кем их будем считать – меньшинством, негражданами, политзаключёнными? Кем? Это люди. Как можно решать их судьбу без их участия? Наплевав на то, что с ними дальше будет! Это ж сколько Россия бросила на произвол судьбы русских людей, которые там поселились и жили как равноправные граждане единой страны, а многие и родились и выросли? Повсюду. Не подумав, что с ними теперь будет!

Я всегда на стороне людей. Я никогда не на стороне политиков.

Сначала Горбачёв не спросил никого. Никого! Потом Ельцин не спросил никого. Потом приходит этот – разведчик, Штирлиц наш. И тоже начинает «западных партнёров» целовать и уступать. Поцелуй – и уступает, поцелуй – и уступает.

Только у него ума, видимо, чуть побольше, и образование чуть получше, чем у этих ребят, которые до него были. В один прекрасный день он проснулся и думает: «Что это я так? Я их целую в ж***, а они мне всё время щелбаном по носу или ногой в живот. Я опять их поцелую в ж***, они меня опять ногой в живот». И таким вот образом произошла его Мюнхенская речь. Единственная, которой все вдруг начали аплодировать у нас в стране. А в мире она никому не понравилась.

«Как это? Всё время вылизывали наши задницы до тазобедренных костей, и предыдущий, и предпредыдущий, и нынешний. С чего это он вдруг зубы-то стал скалить? С какого бодуна?»

Никому не понравилось. И начался с той самой поры медленный, но верный разворот. Как вы посмели иметь свои интересы? Как вы посмели обижаться за то, что мы всё время бьём вас ногой в живот?

Цивилизованный мир хотел всё время плевать нам в лицо – нам всем, целиком, вот целой шестой части суши – в разнообразных формах – в мелких и крупных. А мы чтоб утирались, улыбались и всё время просили прощения.

Нам ведь постоянно говорят: «Покайтесь!».

Всё уже ребята, хватит! Давайте вы тоже покайтесь за индейцев, за рабов из Африки, давайте вы покайтесь там, я не знаю за кого. Давайте! Вот Вильнюс пусть покается за то, что немало литовцев вырезАли евреев Вильнюса, – литовцы, а не немцы. Я это говорю под диктофон.

Я читала книгу литовской женщины, которая об этом рассказывает. Точно так же, как евреи, жертвы Холокоста, сами сейчас свидетельствуют, что, условно говоря, поляки, белорусы, украинцы – они были исполнителями, их руками вырезались евреи на оккупированных территориях во время Второй Мировой. Немцев бы не хватило. Им воевать надо было. А вырезАли эти – добровольцы из местных.

Но за это никто не кается. Каются только одни немцы. Эти каются вон уже 50 лет. Или сколько там... Даже больше 50, уж 70 лет. Понимаете?

Поэтому я уже давно привыкла к цинизму людей, которые назначают других людей врагами, назначают уродами. Нас назначили врагами и уродами. Ну, вы знаете, вот мы проживём как-нибудь и без их любви.

- И эта тенденция очень сильно видна в кино.

– Она везде. Понимаете, она видна везде. Нас назначили подлецами.

Ну вот могу я человеку, который меня назначает, доказать, что я не подлец? Если он не хочет, чтобы я ему это доказала? Так я и не хочу доказывать. Он не хочет видеть, а я не хочу доказывать. Вот так и живём.

(Окончание следует)

Фото Владимира Клоповского, "Обзор"