Сергей Евтухов. «Как я провёл лето. И хотел провести осень… Но осень сама чуть было меня не провела» /Часть 2/

(Окончание. Начало здесь ==>>)

Савушкин молчал, только его зрачки начинали разбегаться по сторонам и снова сходиться... Савушкин – вот кто должен прощаться с девушкой на картине. Газета, которая торчит из кармана, говорит о том, что ему эти встречи – расставания интересны, как статьи в газете. Почитал газету, встретился, простился, опять вернулся к газете... Этакий ловелас, который «косит» под интеллигента. Я помню, с каким «садистским» наслаждением обводил контуром его рабочие брюки, чтобы придать всей его фигуре несуразность и фальшивость. Но, странное дело, Савушкин получался совсем другим.

Он был несуразным, неловким, но искренним. Неуклюжим, с газетой в кармане, но сердце щемило от сцены расставания. Сколько еще простоит эта пара? Сколько продлится сцена расставания? Все разъедутся по своим новым местам. И может так случится, что никогда больше, никогда не встретятся... Эх, Савушкин... Савушкин. Чего ж ты такой несчастный? Почему твоя жизнь складывается из встреч и расставаний с любимыми? А она? Тоненькая, хрупкая. В дурацкой, несуразной робе. Кто же? Кто? Могущественный и великий все же заставит их разжать руки?..

Скоро я переехал в «господский» дом. Это Лила передала мне просьбу Элеоноры Францевны, чтобы я не мерз в амбаре, а переехал в ее комнату, где есть печка, нормальные двери и окна. Я переехал, но продолжал по ночам прислушиваться к каждому шороху... Лила не удивилась, когда я поделился с ней своими дурацкими страхами.

Во времена, когда в этих краях были шведы, которые могли пройти по суше в сторону Колки только вдоль залива, на них нападали местные жители. И, чтобы завладеть их сапогами, отрезали незадачливым путешественникам ноги. С тех пор здешние места носят название «Каягрежи», что в переводе с латышского будет «Ногу резать». Kaj – нога, griezi – резать. Теперь я не то, чтобы успокоился, но стал засыпать на час раньше. Как поется в песне: «Ничто на земле не проходит бесследно. И юность, ушедшая, все же бессмертна»... Так вот, юность у этих мест, я понял, не ахти.

Теперь я живу в теплой комнате, топлю печку, перерисовываю головы из книги Ли «Голова человека» и по утрам смотрю на лебедей. Лебеди снова совершают тренировочные полеты на низких высотах. Казалось, что весь залив ждет этого главного осеннего аккорда – отлета лебедей на юг… И вот однажды лебеди сбились в большущую кучу. Потом вместо кучи появились большие белые круги. Потом круги разомкнулись, и я увидел, что вместо кругов на воде из лебедей образовались две шеренги. И лебеди шеренгами двинулись вдоль берега.

Сердце мое колотилось. Я чувствовал, что сейчас что-то произойдет. Птицы, которые обычно молча скользили по воде, теперь возбужденно галдели и плыли в мою сторону. Мне уже не важно было видеть, я понимал, что сейчас лебеди один за другим начнут взлетать, разгоняясь и отталкиваясь крыльями от воды. Небо станет белым от птиц. Стая будет кружить над заливом, пока все птицы, все до одной, не поднимутся в воздух. И только тогда, впитав в себя из залива все белые цвета, все белые краски, до последнего мазка, начнут лебеди вытягиваться в огромную белоснежную нить...

Но лебеди неожиданно, покружив немного на воде, словно для приличия, успокоились и... «разошлись». Я ничего не понимал, что же такое происходило с ними?.. Еще несколько дней я выбегал к заливу. Лебеди продолжали болтаться на воде, спрятав свои длинные шеи в залив.

Дни становились все короче и короче. Первый заморозок побил цветы на клумбе, поэтому, чтобы «не испортить» натюрморт, я георгины поставил в банку так, чтобы потемневшая часть оказалась с противоположной стороны. Последним этюдом был этюд с приемником ВЭФ. Приемник давно уже не разговаривал человеческим голосом. Даже блок питания, прикрученный проводами к ВЭФу, не мог ему ничем помочь. Руки мерзли. Краска с трудом вылезала из тюбов, а потом долго не хотела растворяться в скипидаре.

Наступила пора моего отъезда. Рано-рано утром я и Лила, которая пришла меня провожать, вышли с хутора в сторону автобусной остановки. Сыпал мелкий дождь. Мы подсвечивали себя фонариками, чтобы показать себя дисциплинированными пешеходами. На остановке Лила всунула мне в руки мешочек с шоколадом и печеньем. Мы помолчали, потом обсудили урожай грибов в этом году, потом подош`л автобус. И тут я вспомнил про лебедей.

– Лила, запомни, пожалуйста, число, когда лебеди будут улетать, – попросил я.

– Лебеди, – переспросила Лила. А они часто не улетают. Зимы сейчас теплые. Обычно перебиваются на заливе до весны. Или, если прижмет, то отлетают куда-то недалеко, а потом опять здесь...

Я вскочил в автобус, помахал в окошко Лиле и тупо уставился в окно. На горизонте разворачивалось грандиозное действо. Внизу облака пробивались карминовыми полосками. Чуть выше уже можно было разглядеть голубые вставки чистого неба, по которому вчера целый день тянулись с севера на юг тоненькие ниточки уток. И, наверно, если приглядеться, то можно разглядеть там, высоко-высоко, новых путешественников...

Но мне почему-то совсем не хотелось смотреть вверх...

Сегодня рано утром я задумал и осуществил гениальный план, чтобы мне не нарваться на «помощь» Эльдара. Я пересек шоссе «Рига – Колка» с корзинкой в руках. Нашел несколько крупных сыроежек, потому что других грибов в лесу просто не было и, пригибаясь, а иногда даже переходя на гусиный шаг, вернулся в мастерскую. Сыроежки разложил рядом с кастрюлей. Нож с забинтованной изолентой ручкой и разделочная доска жили в мастерской уже с вечера. Скромный бесхитростный натюрморт, рассказывающий о такой же скромной и бесхитростной жизни художника...

Я стою на берегу Балтийского моря и «прибинтовываю» изолентой зонт к этюднику, чтобы нарисовать, некоторые живописцы говорят – написать, веточку рябины на берегу. Ветер почему-то пытается помешать мне и хочет сломать мою инсталляцию с зонтом! Пытается сбросить в песок палитру, которую я не успел прижать к этюднику...

– Сергей, а вам нравится море Айвазовского? – спрашивают у меня некоторые любители прекрасного.

– Очень! – отвечаю я. А особенно я восхищаюсь мужеством и отвагой маэстро!

– Какой отвагой? – переспрашивают любители.

– Как какой? – в ответ удивляюсь я. Как только случается на море шторм, Айвазовский покидает квартиру. Он направляется прямиком к скалам... и, несмотря на штормовое предупреждение и черный флаг на пляже, лезет наверх! Ветер хочет сбросить Айвазовского вниз и делает все, что только в его силах. Он прячет луну в облака. Он бросает соленую пену прямо в лицо! Он, наконец, кричит страшным голосом: «У-ууу-ы! Ты-ыы куд-а-а-аа? А-аа? Ай-ва-ааа-зззз-ий... Ий!»

Но Айвазовский, вцепившись в скалу как барс, под вой и скрежет стихии, не разжимая рук, начинает зубами откручивать тюбы с краской. И вот она, удача! Плот с первыми жертвами стихии налетает на скалы. Ура!.. Теперь только успевай, поворачивайся. Еще не все пошли ко дну, а холст почти готов!

– Ай, да Айвазовский! Ай, да сукин сын! – сказал бы Пушкин, если бы сидел на соседней скале.

Если на море было спокойно, следовало бежать в лес. Натюрморты с грибами пользовались в этом году у меня большим успехом.

Эка невидаль? – скажете вы.

Невидаль! Невидаль! – отвечу я вам.

С утра перебегаю шоссе «Рига – Колка» и оказываюсь в сосновом лесу. Через час в корзинке уже есть четыре-пять белых. Урожай белых этого года конечно не сравнить с урожаем 2007. Но зато работа не прекращается ни на ми-нуту. Белые можно положить на стол. Можно положить на стул, а рядом на полу сложить свои зеленые сапоги... Или выложить грибы на белую тарелку с синей полосой. После нескольких удачных этюдов я вернулся в Вильнюс.

«Лодки в Энгуре». Лодки ушли из Энгуре спустя год. Теперь в бухту заходят большие пластмассовые яхты. На ремонт. Нет и синего корабля у пирса. Этюд с синим кораблем я подарил Маше Умановой. На память...

Пробежав с этюдником до Энгуре пару раз впустую, я успокоился. Яхты рисовать не хотелось, а на большой художественный вымысел я пока не способен. В сторону Энгуре от Абрагциемса не было и грибов. Даже не верилось, что пару лет назад в этих же местах мне приходилось зарывать в мох этюдник, чтобы на-собирать грибов. Зачем? Хороший вопрос. А вы собирали когда-нибудь грибы с этюдником на плече?..

Я сидел на ступеньках лестницы, ведущей в мастерскую, когда он налетел. Сначала небо стало у горизонта светло-светло оранжевым. Ветер налетел... Нет, ветер не налетал! Воздух пошел на берег сплошной стеной, и казалось, что ветра нет вовсе. Только сосны почему-то начали раскачиваться как изможденные танцоры в вальсе. Они сильно отклоняли свои пушистые головы в сторону леса, а по-том пытались вернуть их на прежнее место, но не могли. Я инстинктивно пытался втянуть голову в плечи и сначала не понимал, откуда в воздухе стоит такой гул.

И только по волнам, которые вдруг стали преодолевать отмель и бить в берег, понял, что случилось...

В том же грибном 2007 я нарисовал «Закончится дождь, и мы снова пойдем в лес на работу – грибы собирать».

Я и вправду собирал их в таких количествах! Помню, как на третий день позирования они резко стали «сдуваться» от незаметной работы червяков и пришлось их останки положить в мусорное ведро. Теперь же этюды с грибами мне даются значительно быстрее, что сильно разнообразит мой рацион.

Ещё несколько дней я выбегал к заливу. Лебеди продолжали болтаться на воде, спрятав свои длинные шеи в залив. Дни становились все короче и короче. Первый заморозок побил цветы на клумбе, поэтому, чтобы «не испортить» натюрморт, я георгины поставил в банку так, чтобы потемневшая часть оказалась с противоположной стороны. Последним этюдом был этюд с приёмником ВЭФ. Приемник давно уже не разговаривал человеческим голосом. Даже блок питания, прикрученный проводами к ВЭФу, не мог ему ничем помочь. Руки мёрзли. Краска с трудом вылезала из тюбов, а потом долго не хотела растворяться в скипидаре.

Постепенно события прошедшей ночи стали отходить на второй план. Нужно было топить печь, готовить обед, мыть посуду, рисовать, «искать» этюды. Жизнь на хуторе продолжала удивлять и «зажигать».

Если на море случался шторм, то утром солнце вставало в облаках. Если всю ночь гудело и завывало, то утром – достаточно только голову оторвать от подушки, чтобы выглянуть в окно – можно было видеть, как огромная, во весь горизонт, сине-фиолетовая туча, как декорация к какому-то фантастическому спектаклю, начинает отъезжать в сторону, освобождая место дневному светилу...

А луна горит оранжевым фонарем на сине-фиолетовом небе. И сумерки ни-как свет не победят. Светло как днем.

И пробежала только, как маленькая тучка, как мышка серенькая, неглубокая, можно сказать поверхностная. Даже не мысль, а так, мыслишка, что ли: «А ведь полная луна, брат». И всё. Побежала, побежала как мышка серенькая. За сарай в сторону леса. И пропала. Как будто и не бежала вовсе.

Льет с неба свет… То ли день, то ли вечер. Только зелень на соснах чуть темнее, чем обычно.