Великому Кукловоду - 85!

Виталиюс Мазурас – «литовский Пикассо», повлиявший на целое поколение режиссеров-кукольников. Все они учились у Мазураса

Один из величайших кукольных художников, кукольных режиссеров, долгое время работавшего в Вильнюсе в театре «Lėlė», отмечает 85-летие. Его имя прославляет Литву! И нет такого кукольного театра, где бы не знали этого имени. К примеру, этой осенью мы были в Харькове, на Украине, и решили посмотреть кукольный спектакль для взрослых. В кассе мы попросили билеты получше, так как приехали издалека, из Литвы. «Ой, вы от Мазураса!» - восторженно оглядела нас кассирша и тут же выделила лучшие места и напомнила, что в антракте будет проводиться экскурсия по музею кукол.

Виталиюс Мазурас говорит, что делает «театр из ничего» или «из собственного живота» - и это легко ассоциировать с индуистским мифом о божестве, в каждом дыхании которого рождаются новые миры. Сегодня можно смело сказать, что именно реформаторские идеи Мазураса несколько десятков лет назад положили начало сегодняшнему многообразию литовского театра кукол: уютного и острого, эпичного и поэтического...

С тех пор на кукольные сцены разных стран вышли более ста спектаклей Мазураса. Очень многие из его коллег по кукольному цеху (в Литве и за ее пределами) как минимум признают его влияние, а как максимум – считают себя его учениками. Среди них: Юрате Янушкявичюте, Нийоле Индрюнайте, Сауле Дегутите, Гинтаре Радвилавичюте, Римас Дрежис, Линас Зубе и другие. Все они очень разные, и каждый из них в свое время получил «прививку творческой свободы», соприкоснувшись с творчеством Мазураса.

Пожелаем этому великому мастеру крепкого здоровья и еще долго радовать малышей и взрослых!

Предлагаем вашему вниманию интереснейшее интервью Анны Константиновой с Виталиюсом Мазуросом, опубликованное в «Петербургском театральном журнале».

Анна Константинова – кандидат искусствоведения, театровед, театральный критик, член UNIMA. Она сотрудничает с фестивалями синтетических театров и театров кукол в России, Белоруссии, Литве, Польше. Член экспертного совета Высшей театральной премии Санкт-Петербурга «Золотой Софит».

Литовского кукольника, режиссера и художника Виталиуса Мазураса в России не видели давно — хотя по сей день многие из нынешних «патриархов» кукольной сцены называют его среди своих учителей, а в его вильнюсской мастерской на улице Диджое по-прежнему рождаются кукольные герои. Один из них — марионетка поросенок Икар из сказки Дональда Биссета — дал имя маленькому, но активно работающему театру, который в Литве знают и как «Театр Нийоле и Виталиуса Мазурасов». Как режиссер и художник Мазурас сотрудничает c литовскими театрами кукол, вильнюсской Академией музыки… Но, увы, подавляющее большинство его последних работ уже не первый год остается за пределами внимания российской публики и театральной общественности, некогда активно приветствовавшей их реформаторский месседж. Вот разве что «Красная Шапочка» (Паневежисский театр кукол, 2004) объехала почти весь бывший Союз.

Анна Константинова: Виталиус, когда вы в последний раз были в России со своими спектаклями?

Виталиус Мазурас: Уже почти никогда… Мы c Нийоле* только в 1994 году привезли спектакль «Женемелис» и показали его в московском театре «Тень».

Константинова: Расскажите, пожалуйста, о театре «Поросенок Икар». Российскому зрителю он ведь совсем не знаком…

Нийоле Мазурене: Появился наш семейный театр в 1995 году. Я уже не первый год выступала в детских садах, читала сказки, чаще всего — сказку Дональда Биссета «Про поросенка, который учился летать», и у меня была вот эта прекрасная марионетка-поросенок. Меня стали приглашать все чаще и чаще, это как раз совпало со временем, когда все открывали какое-нибудь дело — и я тоже! Зарегистрировалась как индивидуальный предприниматель.

Мы c Виталиусом стали работать уже вдвоем. Появился «Жеменелис» (1993), потом — «Три поросенка» (1998), «Семеро козлят» (1998), «Бузинная матушка» (2005), «Снежная королева» (2008)…

Константинова: …Некоторые из них — c теневыми куклами. Когда вы стали делать такие спектакли?

Мазурас: Несколько лет назад все вдруг «вспомнили» о том, что есть театр теней. Мне тоже стало интересно, я взял цветную пластиковую пленку, прозрачную ткань… Сделал «Снежную королеву». Спектакль весил всего 40 килограммов, и мы поняли, что такой театр нам подходит! Сейчас мы делаем теневую «Красную Шапочку» (которую я уже ставил раз пять или шесть, но только в куклах).

Константинова: Для путешествующего театра вес спектакля более чем важен…

Мазурене: Мы побывали со своими спектаклями в Швеции, Дании, Финляндии. Но в России смогли показать только «Жеменелиса». Вот он, Жеменелис: маленький, деревянный, на штоке.

Мазурас: Маленький театр — значит, маленькие куклы! На круглом столике их много умещалось, разных…

Мазурене: Посередине стола стоял большой самовар c головой наверху — это был важный богатый господин, к которому парень по имени Жеменелис пришел наниматься на службу. Ему поручили возить воду и дали маленького конька в помощь. Однажды парень нашел очень красивое разноцветное птичье перо…

Константинова: Как в сказке Ершова «Конек-Горбунок»?

Мазурене: Нет, не совсем, хотя и похоже. Жеменелис тоже поймал птицу, а потом нашел девушку, которая выходила из моря и пела. Но, конечно, его хозяин сам захотел на ней жениться, а девушка потребовала достать свое кольцо c морского дна, и он нырнул за ним и утонул. А Жеменелис c морской девушкой сыграли свадьбу.

Но для того, чтобы все закончилось так хорошо, конек попросил, чтобы Жеменелис его убил — в русской сказке такого не было. И конька убили, но он не исчез, а воплотился в добрые дела и отдал Жеменелису свои силы, чтобы тот стал новым добрым господином.

Константинова: А как вы считаете, сказка c таким финалом подходит для детей?

Мазурене: Конечно. Это же поэтическая сказка, почти весь текст я пела. Сыграла этот спектакль для детей двести раз — и всегда дети пели вместе со мной.

Константинова: И родители вам никогда не говорили: «Как же можно этого конька убивать, дети расстроятся»?

Мазурене: Но ведь во всех сказках кто-то кого-то убивает! Для того чтобы выжить. Потому и нужны сказки, чтобы дети знали о том, что так бывает и в жизни. Иначе, когда ребенок вырастет и встретится c первой же, самой простой проблемой, для него настанет почти конец света!

Правда, у нас есть детские сады, куда ходят дети очень богатых родителей. Как-то раз я позвонила в один из них и предложила сыграть «Красную Шапочку». Но мне сказали: «Нет, ведь там есть волк, который ест бабушку! Нам нужны только такие сказки, где никто никого не бьет, не ест, не обижает».

Мазурас: Знаете, есть родители, которые приходят на наш спектакль и говорят: «Мой ребенок не сядет на ковер! Давайте нам кресло, мягкое, полированное и все такое…».

Константинова: А помните, вы упомянули, что ваших «Семерых козлят» кто-то счел непристойными, потому что там была очень смешная коза, c грудями, на которые надеты обычные резиновые соски?

Мазурас: Конечно, помню! Мы показали спектакль, директор детского сада вызвала меня в кабинет, и я целый час ей объяснял… Претензии были, что я эти соски повесил не в том месте — у настоящей козы они ниже находятся. Она меня отчитывала: «Зачем детям „такое“ показывать?». А я отвечаю: «Что же, по-вашему, детям надо показывать козу-инвалида? Как же у нее тогда козлята появятся?» Но она все возмущалась: «Вы что, не понимаете, нас это шокирует!» Потом мы еще поговорили о театре — и директор мне рассказала, что спектакль Вайткуса ее тоже шокировал. А я ей сказал, что это хорошо, ведь когда нет шока от искусства — то и говорить не о чем. Действительно: если ты заплатил за билет, пришел в театр и там немножко поспал, а потом проснулся — все уже уходят… Что интересного?

Константинова: Недаром вас знают как великого реформатора и образец свободы художественного высказывания… Оказывается, вы борец даже на «детской» территории!

Мазурас: Первые пять лет в театре я боролся сам c собой, чтобы забыть все, чему учился. А потом у руководства терпение лопнуло, меня отстранили от работы.

И так было не раз, но я 35 лет работал — во всю силу, и днем и ночью, мог за выходные сам переделать то, что за неделю сделали цеха. Я был доволен, несмотря на то, что все эти годы мне долбили: «Ты ничего не умеешь, ты все делаешь плохо, потому что у тебя нет театрального образования, только художественный институт».

И когда я делал какой-нибудь очередной «кривой» спектакль, как, например, «Эгле», то только приезжие критики из Москвы и Петербурга его приветствовали. Помню, Виктор Новацкий сказал в присутствии представителей Министерства культуры: «Вы Мазураса не трогайте!» Но меня потом обвиняли в том, что я их всех подкупил: Уварову, Калмановского, Глазунову…

Константинова: Это о первой или второй редакции «Эгле»?

Мазурас: Первую я сделал в 1975 году в Каунасе как художник (режиссером был Стасис Раткявичюс). Сначала я предлагал свой замысел, c деревянными куклами, напоминающими о мотивах литовской архитектуры, в Вильнюсе. Но главный режиссер тогда категорически отверг мое предложение, мы повздорили, и все закончилось моим увольнением. А каунасский спектакль поехал на фестиваль в Ригу. И получил там все главные призы.

Константинова: Вторая «Эгле» появилась в довольно проблемные перестроечные времена.

Мазурас: Я вернулся к «Эгле» через десять лет, уже работая в театре «Леле». Сначала я прочел поэму Марцелиуса Мартинайтиса на тот же сюжет — но ничего в ней не понял. Там было очень много почти пустых страниц, со звуками «футь-футь-футь», знаете, вроде как ужи ползают… А мне хотелось какую-то историю в ней найти — и я нашел: «На берегу моря женщина стояла. Она вошла в глубину и растворилась в ней…», и прочее, и прочее. Вторая «Эгле» вышла под названием «Дочь земли».*

Половину спектакля я придумал почти сразу и в основу решения взял античные мотивы о зачатии героев и богов, где все происходит на уровне поэтических образов и аллегорий. Когда я рассказал Мартинайтису о своем замысле, он за одну ночь написал вторую часть пьесы! О том, как героиня возвращается домой, выходит из воды — и сходит c ума. Потому, что нет уже на земле ее родного дома, нет братьев, время все унесло. А наши политики и критики, которые пришли на премьеру, сказали: «Это же очень „черный“, антисоветский спектакль, о том, как советская власть все уничтожила!» «Дочь земли» разрешили показать пять раз, чтобы хоть немного возместить финансовые расходы, а потом закрыли.

Весной 1986-го спектакль увидел один немецкий театральный деятель — и нас пригласили в Германию, на фестиваль. Но Чернобыль сильно осложнил дело, и до Германии мы добрались только через год…

Константинова: Как приняли «антисоветский» спектакль в Европе? Ничего в нем не нашли предосудительного?

Мазурене: Хорошо приняли. Как-то получилось, что мы играли «Дочь земли» в основном в немецких школах, старшеклассникам. Они прекрасно все воспринимали. Когда Уж забрался Эгле под юбку — весь зал смеялся, и дети, и преподаватели. И никто не возмущался, что детям показывают «запрещенный секс».

Мазурас: Мы все время чувствовали, что делаем спектакли «незаконные». В советское время это было ужасно азартно, понимаете? Сделаем «незаконно» — и покажем «незаконно»!

Я для себя открыл, что могу говорить об «этом» со сцены, совершая другое физическое действие — и это развязало мне руки. Поэтому у меня герой берет в руки такой… условный мужской орган, который в роли кувшина стоит на пьедестале, а у женщины в руках круглый сосуд — и туда герой наливает воду из своего «кувшина». Потом женщина достает из своего сосуда куклу ребенка. Вот такой откровенный кукольный акт. По этому же поэтическому принципу сделан и весь спектакль. Я мог делать, что хотел. И до сих пор делаю!

Константинова: И до сих возвращаетесь к сюжетам своих «незаконных» спектаклей. Расскажите, пожалуйста, о своей работе со студентами вильнюсской Академии музыки, о спектакле по поэме Мартинайтиса «Суд над ягненком»*.

Мазурас: Пьесу я переименовал (может быть, зря), спектакль 2010 года называется «Частная территория», потому что действие очень связано c реалиями сегодняшнего дня. А поэма Мартинайтиса написана навечно, она всегда будет современной, как «Кошкин дом» Маршака!

Первый «Суд ягненка» мы играли на открытии нового помещения театра «Леле» в 1975 году. А пока работали над спектаклем, чувствовали себя настоящими «подпольщиками». Там ведь, например, были сцены, которые намекали на проблему отсутствия мяса в Литве: над сценой висели куклы-вороны, и, когда ягненка собирались резать, они открывали рты и скандировали: «Мя-са, мя-са!»

А еще в наш театр пришли тогда три артиста из Каунаса, из бывшей труппы Модриса Тенисона, которая к 1975 году уже надоела властям. Ведь когда Тенисону давали возможность работать, то, наверное, думали, что в его пантомимах будут пионеры флажками размахивать. А он начал ставить совсем по-другому и про другое, вымазал артистам лица белым гримом, как у Марсо… Вот их и распустили в конце концов.

И я пригласил в свой театр трех человек: один из них, Витас Петрушкявичюс, в «Суде над ягненком» играл Короля.

Мазурене: Он был очень высокий, под два метра. И красивый*.

Мазурас: Они все были высокими и в кукольном театре сразу стали звездами! Потому что тогда у нас мало было молодых актеров — разве что девочки.

Мазурене: Когда они брали в руки куклу — она сразу оживала!

Константинова: У мимов?

Мазурас: Да, у мимов, обученных Тенисоном. Сейчас драматического актера учат так, что он все может, но если дать ему в руки куклу — сразу забывает то, что умел вчера! А мимы в моем спектакле были на первом плане, в главных ролях. К сожалению, они довольно быстро разъехались, один во Францию, другой еще куда-то. Когда мы показывали «Ягненка» на фестивале театров балтийских республик, который проходил в Вильнюсе, я уже ввел вместо них студентов-четверокурсников.

Константинова: Как вы считаете, этот ваш «Ягненок» (и первый, и второй) — кукольный или драматический спектакль?

Мазурас: По-моему, это еще какой-то театр, другой, который я придумываю «из своего живота». Поскольку никакого театрального образования не получил, но живу в театральной среде, которая на меня влияет.

Сейчас в Литве драматический театр часто использует кукол, маски, предметы. Расширяет свои возможности — ведь в советское время он скучал по тем же самым, кукольным, приемам. И литовские критики, которые довольно доброжелательно отнеслись к «Частной территории», сказали, что спектакль сделан в соответствии c поэтическими принципами литовского искусства, близкими к принципам театра кукол.

Но когда я пришел в кукольный театр, он был совсем другим. Ширмовые спектакли, натуралистичные куклы c длинными ресницами, блестящими глазами и ручками из папье-маше…

Константинова: Тогда попробую сформулировать по-другому: если подвести какой-то общий итог, то насколько значим для вас живой план в спектакле?

Мазурас: С тех пор как я начал работать — за ширмой поставил лишь один спектакль «Времена года» (это было, когда я только пришел в театр). Ширма изображала забор, а само действие (на музыку Сен-Санса, «Карнавал зверей», без текста) было сделано из рук, веревок и бытовых предметов. По такому пути можно было идти и дальше, он мне нравился. Тогда хотели поставить еще «Времена года» по поэме Донелайтиса — но не нашлось драматурга, который адаптировал бы эту поэму для театра кукол. А у меня еще не было опыта, чтобы сделать это самому. Сейчас-то я и телефонную книгу могу поставить, причем на любом языке…

Но следующий спектакль, который мы сделаем со студентами, будет намного более кукольным, чем первый. У нас в Литве есть две «главные» сказки: «Эгле, королева ужей» и еще более близкая к фольклору — «Юрате и Каститис», о любви рыбака и морской царевны. Вот по этой, второй, мы и будем делать наш спектакль.

Константинова: Да, несомненно, в сказочном материале вы чувствуете себя как рыба в воде. И делаете поразительные вещи, на мой взгляд! Взять хотя бы Волка из «Семерых козлят»! Надувная текстильная кукла, надетая на основание пылесоса, c синим хвостатым туловищем, болтающимися передними «лягушачьими» лапами и огромной красной головой… Дети не пугаются?

Мазурас: Нет. Бывают на наших спектаклях и совсем маленькие дети, которые еще не умеют ходить, их на руках держат. И они, случается, начинают капризничать — но зато, когда появляется Волк, всегда замолкают. А после спектакля все обязательно просят: покажите еще Волка!

Так же его принимали и в Дании. С огромным интересом, хотя у него даже глаз нет (обычно ведь делают волка c горящими или блестящими глазами, и у нас в «Трех поросятах» тоже сначала был Волк c глазами-лампочками) — только туловище и пасть c зубами.

С этим Волком мы играем два спектакля, и, когда ему надо залезть в трубу поросячьего домика, я говорю: «Ну, Волк, снимай штаны!» — и снимаю его c пылесоса. Дети хохочут!

Константинова: Практически универсальный хищник, похожий на динозавра!

Мазурас: Еще одного, похожего, я сделал для театра в Паневежисе. Там вообще дети сначала сказали, что это рыба. Но какое это имеет значение, если он говорит по-волчьи и ведет себя по-волчьи?

Константинова: Ест козлят, поросят…

Мазурас: Да, и дети его не боятся, воюют c ним!

Константинова: Да, пожалуй, это родители боятся, что дети испугаются.

Мазурас: Если сказать: «Ой, какой страшный сейчас придет волк!» — дети, конечно, испугаются. А я предупреждаю: «Сейчас будет очень глупый и смешной волк» (он ведь действительно очень глупый и смешной в сказке), — и они смеются. Главное — правильно представить этого кукольного героя.

Ребенок ведь иногда боится даже столба. Он боится темноты, он всего боится, он ведь маленький! А если вдолбить ребенку что-то — он поверит, что так и есть.

С моим сыном Кристионасом был такой случай, когда ему было лет пять-шесть. Как-то мы возвращались c моря, проезжали по городу Тельшей, хотели зайти в костел, а Кристионас: «Не пойду!» — «Почему, смотри, какой красивый костел?» — «Потому что там Бог». Он ведь, как любой нормальный мальчишка, не всегда вел себя хорошо, а бабушка его воспитывала так: «Веди себя хорошо, потому что Бог все видит!»

Константинова: Детское восприятие — очень тонкая вещь. Хотя я не уверена, что оно совсем уж не дано «взрослым»… Как вы думаете?

Мазурас: Как-то давно я видел спектакль на фестивале в Каунасе — его привез кукольник из Бельгии или из Голландии. Зрелище было для взрослых, артист на глазах зрителей делал из пластилина разные вещи и части человеческого тела. Было довольно жарко, хотя и сентябрь, пластилин плавился. И вдруг в луч «пистолета», освещавшего действие, влетел ночной мотылек и стал виться, играть у артиста над головой. Куда луч — туда и мотылек. Весь зал смеется, и артист думает, что причиной этот огромный пластилиновый орган, который у него в руках тает и норовит упасть! А зал хохочет. Не то чтобы спектакль был очень хороший, но вот такой подарок природа сделала взрослым зрителям…