Отец и сын Тарковские. Благословенный свет

Марине Арсеньевне Тарковской выпала редкостная судьба. Помимо обычного – и тоже высокого – предназначения быть хорошей женой и матерью двоих детей, она почти всю свою сознательную жизнь посвятила продлению памяти об уникальной семье, в которой прошло её собственное детство. Понятно, почему: отцом Марины был выдающийся русский поэт Арсений Тарковский, а старшим братом – один из самых известных в мире кинорежиссёров – Андрей Тарковский.

Недавно Марина Арсеньевна почти две недели гостила в Литве. В Вильнюсе, Паланге, Клайпеде и Ниде прошёл цикл вечеров, посвящённых творчеству Арсения и Андрея Тарковских, состоялся показ ретроспективы фильмов Андрея Тарковского. Во время этих мероприятий Марина Арсеньевна любезно согласилась ответить на вопросы корреспондента «Обзора».

- Марина Арсеньевна, для начала, быть может, самый банальный вопрос: что связывает семью Тарковских с Литвой?

• В шестидесятых годах теперь уже прошлого века Арсений Тарковский с женой неоднократно приезжал на отдых и лечение в Друскининкай. Папе, инвалиду войны, потерявшему в результате ранения ногу и ходившему на протезе, очень нравился оздоровительный парк, созданный здесь доктором Каролисом Динейкой (не имеющий аналогов в мире парк климатотерапии. – Т.Я.), особенно его водные каскады. Попав сюда однажды, он потом приезжал в Друскининкай много раз. И в результате там и в Вильнюсе было написано несколько стихотворений, в том числе одно из самых знаменитых - «Вот и лето прошло…». В альбоме доктора Динейки (в Вильнюсе живёт его сын, сохранивший этот альбом) есть автограф этого стихо­творения.

Ещё папа вспоминал, как, останавливаясь в вильнюсской гостинице, однажды съел множество порций спаржи, которая ему безумно понравилась, но которой в Москве в ту пору не было и в помине. Ни я, ни Андрей в Литве с отцом не бывали. Я впервые приехала в Вильнюс с какой-то экскурсией ещё в советские годы, а потом – лет восемь назад – в Клайпеду вместе кинорежиссёром Вяче­славом Амирханяном, снявшим два фильма об отце. В тот раз вместе с нами должна была приехать Маргарита Терехова, но она по каким-то причинам не смогла. И когда за кулисы зашёл литовский газетный фотограф, он сразу спросил: «Это вы – господа Тер?ховы?». Мы представились, на что он тут же пренебрежительно бросил: «Ну, вы - мелкая рыбёшка!», так и не став нас фотографировать. Та поездка в Литву была довольно короткой, но всё же памятной и тёплой.

Что ещё Тарковских связывает с Литвой? Во-первых, конечно, общая история наших стран, а во-вторых - прекрасное литовское кино, ваши великолепные актёры, целая плеяда, мощно вошедшая в искусство с фильмом Жалакявичюса «Никто не хотел умирать».

Помню, этот фильм пора­зил всех, и Андрея в том числе. Потому что он замечательный, безусловная удача. Потом этих знаменитых актёров стали наперебой приглашать сниматься в Москву, Ленинград, на другие киностудии. Мой муж Александр Витальевич Гордон снял Регимантаса Адомайтиса в роли Сергея Лазо в одноимённом фильме, а Андрей позвал Донатаса Баниониса на роль Криса в «Солярис».

Конечно, в ту пору хрущёвской «оттепели», когда Андрей учился во ВГИКе, огромное впечатление на всех нас производили и ретроспективы современного польского кино – просто великого в тот период, показы картин итальянского неореализма. Но, что удивительно, уже тогда Андрей, будучи студентом, сказал, что неореализм изжил себя и нужно идти дальше. Мы всё ещё были в полном восхищении от неореализма, он казался нам открытием – быть может, с некоторым опозданием от Европы, а Андрей уже заглядывал далеко вперёд. А замечательное грузинское кино

60-70-х годов!.. Оно тоже производило целостное, прекрасное и глубокое впечатление. Те годы вообще были взлётом советского кинематографа – это был целый букет замечательного, грандиозного кино, которым мы наслаждаемся по сей день.

- Даже в ранних работах Андрея Тарковского, безусловно, поражает широчайшая культурная эрудиция. Глядя со стороны, понятно, откуда она взялась, например, у соавтора и друга юности Андрея - Андрона Михалкова-Кончаловского: всё-таки несколько поколений известных русских литераторов и художников слой за слоем накапливали её, и судьба не рассыпала, а собирала их воедино. А откуда оно у Андрея - это острое ощущение многовековой европейской культуры? Ведь в отличие от рода Михалковых семейные архивы и домашние ценности рода Тарковских неоднократно и безжалостно страдали от всех войн, революций и прочих перипетий ХХ века.

• Но все они накапливались и сохранились в стихах нашего отца. Конечно, Андрей не знал его так подробно, как знаю я теперь. Но всё равно отец – к сожалению, рано оставивший нашу маму Марию Ивановну Тарковскую-Вишнякову, преданно любившую его до конца своих дней – имел на нас, его единственных детей, огромное влияние. Скажем, когда в годы «оттепели» на прилавках букинистических магазинов впервые после многолетнего перерыва появились великолепные французские монографии о всемирно известных художниках, Арсений Александрович их тщательно собирал, и они с Андреем подолгу вместе их рассматривали и изучали. К тому же нельзя забывать Третьяковку, где Андрей с раннего детства бывал довольно часто, ведь он учился, помимо обычной, ещё и в художественной школе, прекрасно рисовал.

Существовала Консерватория, куда мама покупала все абонементы - и на русскую, и на западную музыку. Андрей с ранней юности знал эту музыку наизусть – мог запросто насвистеть тему любой симфонии Моцарта или Бетховена, любое произведение Чайковского. Словом, ещё до ВГИКа он был широко знаком с мировой культурой.

- Известно, что и Арсений Александрович был большим музыкальным фанатом.

• О, да! В зрелые годы в его коллекции было уже более 3 тысяч пластинок. Он завёл дружбу с продавщицами, и ему оставляли всё самое лучшее – от старинной классической музыки до модерна и авангарда. Андрей, естественно, всё это вместе с папой слушал, обсуждал.

- Они много общались?

• Достаточно много. Конечно, особенно у Андрея была такая потребность. Правда, папа не всегда был свободен: много времени отнимали литературные дела, творческие командировки – ведь он много переводил грузинских и других национальных поэтов, прочие поездки – в частности, сюда, в Литву. Но наряду с этим папа успел передать Андрею очень многое. А мама дала ему не только знание культуры, но и природы. Помните, эпизод в «Зеркале», когда прохожий доктор говорит: «Вот этот орешник…», на что Терехова в роли нашей мамы строго его поправляет: «Это ольха». В этом вся мама. Она была убеждена, что человек, живущий в России, должен знать названия всех здешних деревьев.

- И Вы их знаете?

• (Смеётся.) Конечно. И тоже прежде всего - от мамы. Для Андрея, для его будущего кино такое погружение в природу было очень важным. Помните, как начинается «Иваново детство»? С пристального скольжения камеры по глубокому обрыву, обнажившему длинные переплетённые корни деревьев, – зримая метафора внезапно обрушившегося мирного хода истории и жизни людей, оборвавшегося детства Ивана. Или длинные водоросли в «Солярисе»… Это всё то, что Андрей сам видел, внимательно наблюдал и продолжал в своих работах. Ведь многих нынешних режиссёров – нередко очень талантливых - я, например, называю «асфальтовыми мальчиками», они природы вообще не знают и не ценят.

- Можно ли в этом смысле сравнить детство Андрея с детством Арсения? По острому ощущению природы, её многообразия, вниманию к её тонким переходам в стихах отца и в фильмах сына они схожи?

• Не слишком, я полагаю. Андрей всё-таки больший горожанин. За исключением момента рождения и самых последних лет вся жизнь Андрея прошла в Москве. Но с самого раннего детства мы всё лето проводили на природе, на хуторе Горчаковых на станции Тучково под Москвой. И дом в «Зеркале» - это не дом деда, а та самая дача, которую мы снимали много лет. Родной природный ландшафт отца, Арсения Александровича – это южная, степная Новороссия, где прошло его детство. Честно говоря, он по своей природной органике навсегда остался южанином и всю жизнь потом страдал от зимних московских холодов. И до конца дней воспевал степь, которая была ему дороже всего. А наша мама была очень среднерусской, если можно так выразиться, по своему воспитанию и природным пристрастиям, замечательной пловчихой, и папа постигал и полюбил природу средней полосы России уже через её влияние.

- Надеюсь, мой следующий вопрос не покажется Вам бестактным. Продолжая линию семьи, в каком качестве Вы востребованы чаще: как сестра Андрея или дочь Арсения Тарковских?

• Наверное, чаще как сестра Андрея. Во-первых, потому, что поэзия – вещь труднопереводимая и труднопостижимая, а кино – более популярный жанр. Поэтому за рубежом имя Андрея Тарковского известно куда шире, чем имя нашего отца – Арсения Тарковского. Но нередко бывает, что, впервые услышав в фильме сына стихи отца, люди открывают для себя этого поэта.

- Поэта, безусловно, выдающегося, чьи стихи, ещё практически неизвестные широкому читателю, высоко ценили Марина Цветаева и Анна Ахматова. Судьбе было угодно, чтобы отец и сын Тарковские обрели широкую известность почти одновременно, когда в один год – 1962-й - за свой кинодебют «Иваново детство» 33-летний Андрей получил Гран-при Венецианского кинофестиваля, а у его 55-летнего отца вышел первый авторский сборник стихов «Перед снегом», мгновенно раскупленный ценителями настоящей поэзии. Как Вам кажется из сегодняшнего дня, Марина Арсеньевна, успел ли Ваш брат, несмотря на краткий срок, отпущенный ему для жизни на Земле, воплотиться, полностью высказать себя как художник?

• Я думаю, что да, успел. Он был, конечно, очень требователен к себе и в каждом уже отснятом фильме находил какие-то погрешности, говорил, что что-то уже снял бы иначе. Но всё-таки он, по-моему, вполне состоялся как художник и хорошо понимал это. Помню, когда я впервые увидела «Сталкера», то не сразу проникла в этот фильм. Мне было невероятно скучно, я ничего не понимала, к тому же звук был плохой… Словом, я вышла из кинозала очень неудовлетворённая и честно сказала об этом Андрею. И ещё добавила: «Разве ты не мог бы снять фильм, полный действия, который было бы интересно смотреть?» В ответ он посмотрел на меня как на полную идиотку и отчётливо произнёс: «Но тогда это был бы не мой фильм». То есть, несмотря на мою - да, вероятно, не только мою реакцию, - он уже чётко понимал, что в «Сталкере» нашёл свою стилистику, свой киноязык. Обрёл звук своего голоса и своего ума и тем самым сделал заявку на все последующие работы – вплоть до «Жертвоприношения».

- Осталось лишь поблагодарить Вас за беседу и пожелать как можно дольше продлевать эту прекрасную «Тарковскую нить» русской культуры.