Сергей Евтухов. «Как я провел лето. И хотел провести осень… Но осень сама чуть было меня не провела» /Часть 1, обновлено/

Сергей Евтухов

Выпускающая группа:

Дизайн: Лешек Вильканец

Фото: Дайва Любамирскайте, Сергей Бусарев

Редактор: Екатерина Жиловачик

На обложке:

Дорогой Савушкин... холст/масло, 40x60, 2009

Конечно, если б в моей воле –

я б рисовал стихи для Оли...

Банька с мастерской наверху, а может быть лучше сказать – мастерская с банькой внизу расположилась сразу около леса... Лес здесь тянется неширокой лентой между Рижским заливом и озером Энгуре, а шоссе «Рига – Колка» разрезает его около Абрагциемса на две части. Узкая – между заливом и шоссе. Широкая – между шоссе и озером Энгуре. В поселке Абрагциемс, который находится километрах в 60 от Юрмалы, я сейчас и живу. А если сказать точнее, то сижу я сейчас на верхней полке в той самой баньке около леса.

Сижу я в этой баньке совершенно один на верхней полке. В руках у меня тарелка с холодным арбузом, который я только что порезал на кусочки. Что же я делаю с этим арбузом? Я его ем... Я вылавливаю в тарелке мякоть арбуза и откусываю от нее. Но арбуз холодный, поэтому я долго держу кусочек во рту, прежде чем проглотить.

Эх, видели бы меня за этим делом мои сотоварищи по Субачевке... Нарвался бы я на такие «комплименты», что и подумать страшно.

– Есть арбуз в парилке, разве это не жлобство? – спросите вы.

– Конечно, – соглашусь я с вами. А как вы поступили бы на моем месте? – интересно было бы вас спросить... Я же не виноват, что, уезжая сегодня в Ригу, хозяева сказали: «Серега, там в холодильнике арбуз остался. Доешь, а то пропадет...»

И вот сижу я на верхней полке в черной фетровой шляпе. В руках у меня белоснежная тарелка с ярко-красными кусочками арбуза, который я ем. Можно сказать, выполняю последнюю волю хозяев...

Подспудно, конечно я ждал этой минуты... Не то, чтобы мне надоели сами хозяева... Нет, честно. Не надоели. Даже совсем не надоели...

Вот, представьте себе, что вы – художник. Представили? А теперь забудьте, что вы представили, а представьте, что это я – художник. Почувствовали разницу?

Так вот, меня после пленэра всегда ждали. Если я задерживался, то на столе оставалась тарелка с едой, накрытая бумажным полотенцем. И каждый, кто попадался на моем пути, говорил: «Давай, давай, быстрее... там на столе... мы уже поели»... И я давал. Старался не подводить. Мне, может быть, хотелось больше независимости. Но это не повод, чтобы ждать, когда же хозяева начнут паковать чемоданы.

Да, я так увлекся собственной персоной, что забыл представить вам тех, ради кого вобщем-то и вставало солнце в Абрагциемсе этим летом. А этим летом на хуторе в Абрагциемсе проживали. Элеонора Францевна и ее старшая дочь Эрика, которая прилетела на отдых из Израиля. С ней прилетела и тетя Итта. Няня Люся со своим подопечным – Эльдаром. Часто приезжала из Риги младшая дочь Элеоноры Францевны, бабушка Эльдара, бывшая жена моего друга Руфы, Лена. Еще мама Эльдара – Дина. Папа Эльдара, забыл спросить, как его зовут... Сын Лены, дядя Эльдара – Марат. С семьей… Были и еще гости. Разве всех упомнишь?

Самое главное. Или, скажем так, основная моя задача состояла в том, чтобы не «зацепить» Эльдара. Эльдару всего три года. И он всегда и всем предлагает свою помощь. Несешь ли ты этюдник. Или лестницу. Или ничего не несешь. Он обязательно заметит тебя и скажет: «Давай помогу!» И тут же схватится обеими руками за лестницу. Он искренний восточный парень. Внук моего далёкого уйгурского друга Руфы...

Сегодня рано утром я задумал и осуществил гениальный план, чтобы мне не нарваться на «помощь» Эльдара. Я пересек шоссе «Рига – Колка» с корзинкой в руках. Нашел несколько крупных сыроежек, потому что других грибов в лесу просто не было и, пригибаясь, а иногда даже переходя на гусиный шаг, вернулся в мастерскую. Сыроежки разложил рядом с кастрюлей. Нож с забинтованной изолентой ручкой и разделочная доска жили в мастерской уже с вечера. Скромный бесхитростный натюрморт, рассказывающий о такой же скромной и бесхитростной жизни художника...

Дверь в мастерскую, которая, как вы помните, находится над баней, слегка приоткрыта, дабы боковым освещением придать натюрморту некую глубину.

Эта приоткрытая дверь и не дает покоя Эльдару. Эльдар уже позавтракал, помог родне и теперь стоит внизу перед лестницей, ведущей в мастерскую.

– Сережа, Сережа, – слышу я голос Эльдара. Ему запрещено подниматься по крутой лестнице, поэтому его тактика сегодня – взять меня измором. Но и я «во всеоружии»… Затаив дыхание, тихонечко рисую углем сыроежки и кастрюлю. Наконец Эльдар «ломается». Ему надоедает разговаривать с дверью и он отправляется на поиски новой жертвы, которая срочно нуждается в его помощи.

А сейчас уже вечер. Еще несколько часов тому назад все здесь гудело, шумело – народ собирался на юг. В сторону Риги. А сейчас здесь тишина. Я один в жарко натопленной бане. И тишина...

Вот сейчас самое время рассказать вам про это уникальное место, в котором я оказался. Поселок Абрагциемс расположен на самом берегу Рижского залива. Сам залив здесь очень мелкий у берега. Ширина отмели метров 300-400, а длина километров 6-7... Не случайно это место облюбовали лебеди. Они собираются здесь перед отлетом в жаркие страны. Собираются в большие, огромные стаи по сто или двести штук в каждой. Лебеди не ручные, дикие. И бывает не по себе, когда вдруг белоснежная машина с клювом начинает стремительно приближаться к берегу.

Они то качаются на волнах, как большие белые подушки, то стайкой в пять– шесть штук летят низко над водой, почти как в картине «Над голубым простором».

Эх, если бы люди, вдруг, сразу отказались от таблеток, кремов, памперсов, а положились только на естественный отбор... Может быть даже стоило разрешить на них охоту, как на вид. Конечно, только в оговоренные часы и в исключительных случаях. И в строго отведенных для этого местах. Для, так сказать, урегулирования популяции... И кто знает, может быть и они, т.е. мы, превратились бы в стройных, поджарых, мускулистых особей своего вида! Может быть, так же как они, мы подолгу бултыхались бы в заливе. Ныряли. Доставали одним ртом, без помощи рук, со дна всякую чепуху, а некоторые (пусть и невысоко) сбивались в стаи и сильно, с шумом, со свистом махали руками, чтобы взлететь. И кое-кто действительно отрывался бы от воды метров на 20... И, захлебываясь от восторга, (ах, как красив Рижский залив осенью), кричал оставшимся на воде: «Вот где зашибись!!!» И потом падали бы в воду, чтобы остыть и поднакопить сил на новый рывок...

Эх, был бы я настоящим писателем... Лихо рванул бы (на одном коньке) от бани к заливу. От залива к бане. От бани к лебедям. От лебедей к рыжикам, что вылезают из земли прямо на пляже. От рыжиков опять к бане, в которой чуть было не пропал.

Но так ли не знаком тебе литературный труд, Серега? Не кокетничаешь ли ты перед народом?.. Ну, если вы считаете, что знакомство с одним или двумя писателями тоже чего-то стоит, тогда я согласен. Да, я лично знаю Томаса Венцлова. И он даже приглашал меня выпить шампанского. Шкурой чувствую, что читает сейчас эти строки Томас и лоб трёт...

– Сергей, Сергей, как его... Ев...

– Ну, у меня свидетели, Томас.

А сам Томас дружил с Бродским и Милошем. И если бы были живы сейчас Иосиф и Чеслав. Тут нужна богатая фантазия... Но она у меня есть! Подошёл бы я к Милошу и спросил: «Что-то Томас пропал... Не пишет, не звонит...» (И это была бы сущая правда. Да если бы Томас звонил каждому, с кем когда-то пил шампанское, то давно бы разорился и пошёл по дорогам).

А Милош отложил бы в сторону газету с очень удачной статьей про себя. С собственной пожелтевшей от времени Нобелевской речью. Улыбнулся бы мне. (А за что на меня кричать?) Так мы бы и подружились. Завязалась бы, я думаю, очень интересная для современников переписка...

А Эргали Гер? Вам его, я думаю, и представлять не надо. Он как-то, после задушевной встречи у меня в гостях, сказал: «А я думал, что один талантливый в Литве. А нас двое, Серёга...»

Вы говорите, что это он от угощения стал таким толерантным. О, да я смотрю, вы завидуете нашей дружбе!

Ну, тогда правду и только правду! Михаил Задорнов! Хотя здесь особый случай. Можно сказать, что это я дал ему путевку в жизнь! Он еще совсем тогда неизвестный был. Лет тридцать назад. Кто его тогда знал? И вот подходит ко мне в Риге незнакомый такой паренек в кинотеатре «Космос». Или «Аврора»... Разве сейчас вспомнишь, как он назывался? И спрашивает, нету ли, мол, лишнего билетика?

Фильм тот, точно помню, «Проверка на дорогах». У меня их аж два было!

Продал, кажется, Задорнову... Михаилу. Фильм оказал на Задорнова большое влияние. Он стал много писать, издаваться. Стал знаменит. Тогда еще подумал – далеко незнакомый этот парень пойдет... Из какого-то, можно сказать шапочного, знакомства со мной настоящий фейерверк устроил! Мы же оба по образованию авиационные инженеры. Я не завидую, что вы? Он московский окончил, а я рижский. Мне за рижский просто обидно!

А вообще я человек не обидчивый. Точнее – малообидчивый и быстро отхожу.

И задача у меня другая сейчас. Мне вам про лебедей рассказ закончить надо...

Много в этом году я из-за них натерпелся. Испереживался. Даже дату помню, когда все началось... Суббота была. 12 сентября 2009 года.

К этой дате в заливе их было уже сотни три. Они то собирались все вместе, то расходились по «квартирам» по 5-6 штук. То шли строем вдоль берега, как корабли в Цусимской бухте. То, с шумом отшлепав воду огромными крыльями, наматывали круги над заливом. Лебеди занимали почти все мои мысли...

Я только и делал, что каждую свободную минутку выбегал на берег: как идет подготовка к отлету? Скоро ли? Все ли по плану?..

Хотя, в чем состоит этот план, понять не мог.

Итак, наступила суббота... И вдруг в четыре утра началось! Казалось, что кто-то открыл стрельбу прямо на хуторе во дворе. Спросонья я ничего не мог понять. Выстрелы то затихали, то возобновлялись с новой силой.

«Бах!» – минуты две тишина. И снова: «Бах! Бах!»

Охотники открыли охотничий сезон...

Когда стало совсем светло, стрельба стихла и я уснул. Вы думаете, что сейчас вас ждёт «Сон героя»? Не совсем...

Второй раз я проснулся, когда солнце уже было высоко и надо было догонять упущенное время. Зонт, этюдник, сапоги. Уже не надо «огородами» пробираться на пляж, чтобы не попасться на глаза мальчику «Давайпомогу». Сам залив сегодня напоминает большущую лужу – ни волн, ни цвета воды «а-ля Айвазовский».

Я вспомнил свое первое сочинение «Как я провел лето». Лето тогда я действительно провел замечательно. Мама вывезла меня с братом к морю. В Крым. В Судак.

У меня ноги подкосились, когда я увидел море. Увидел же я его впервые в жизни... Где-то внизу в воде у берега шевелились ма-а-аленькие человеческие фигурки. А дальше до горизонта и, как догадывался я, за горизонтом была вода. Огромная чаша была наполнена синей-синей водой. И я испугался. Мне казалось, что такое количество воды не может не нанести вреда тем, кто уже залез в воду. И сейчас должно произойти что-то страшное. Но мы приближались к воде, и линия горизонта опускалась вместе с нами. Страх постепенно уступал место любопытству.

Прочитав мое сочинение, учительница сказала «Молодец! Только надо аккуратно переписать, добавить описание самого моря: цвет воды, плеск волн и тогда сочинение пойдет на город». Счастливый, я перелистал кучу книг. Я рос в семье географов, поэтому на полках, на полу у нас стояли и лежали «Земля и люди», «Глобус» и «Вокруг света»...

У меня не было еще опыта творческой работы с художественным текстом. Можно сказать, что я был начинающим литератором. Правда, роль печатного слова для меня уже была высока...

«Многие называют озеро Иссык-Куль морем... Голубые барашки волн ласково набегают на желтый песок...».

Я «разукрасил» свое сочинение голубыми волнами и желтыми песками, не забыв при этом убрать все страхи и переживания, и стал ждать грамоту за призовое место. Или диплом. Или (пусть совсем маленькую) статью в «Могилевской правде» про талантливого мальчика... Но я ничего не дождался...

Это потом, уже будучи старшеклассником, я завел папку для дипломов и грамот. Я мог позволить себе пропустить пару уроков русского языка и литературы.

А что было со мной делать? Посмотрел бы я на вас, если бы вы были в комиссии. И на вашем учительском столе лежала бы ученическая тетрадь, набитая рифмой от края до края... До самой красной вертикальной линии, которую нельзя было пересекать ни под каким предлогом. Конечно, я ее пересекал. Кое-где и чуть-чуть…

Как бы показывая – как тяжело было автору рифмы сдерживать себя, собственные эмоции и чувства, чтобы уложиться в правила для обыкновенных учеников, но не поэтов!.. Но, дорогой учитель, я помню о них! Ты же видишь! Только кое-где и чуть-чуть буквы залезают. Их буквально выталкивают, выпихивают на красную вертикаль другие буквы. Ох, как тяжело соблюдение норм и правил, этих детей условности и формальности, дается такому ученику-вундеркинду! Зачем ему помнить о них даже в минуты творческого экстаза...

Но тема, тема, дорогой учитель! Она будоражит юношескую душу, стучит ритмами Маяковского в его голове: «Есть у революции начало! Нет у революции конца!»

Сколько же воды утекло с тех пор? Когда это было?..

Я стою на берегу Балтийского моря и «прибинтовываю» изолентой зонт к этюднику, чтобы нарисовать, некоторые живописцы говорят – написать, веточку рябины на берегу. Ветер почему-то пытается помешать мне и хочет сломать мою инсталляцию с зонтом! Пытается сбросить в песок палитру, которую я не успел прижать к этюднику...

– Сергей, а вам нравится море Айвазовского? – спрашивают у меня некоторые любители прекрасного.

– Очень! – отвечаю я. А особенно я восхищаюсь мужеством и отвагой маэстро!

– Какой отвагой? – переспрашивают любители.

– Как какой? – в ответ удивляюсь я. Как только случается на море шторм, Айвазовский покидает квартиру. Он направляется прямиком к скалам... и, несмотря на штормовое предупреждение и черный флаг на пляже, лезет наверх! Ветер хочет сбросить Айвазовского вниз и делает все, что только в его силах. Он прячет луну в облака. Он бросает соленую пену прямо в лицо! Он, наконец, кричит страшным голосом: «У-ууу-ы! Ты-ыы куд-а-а-аа? А-аа? Ай-ва-ааа-зззз-ий... Ий!»

Но Айвазовский, вцепившись в скалу как барс, под вой и скре-жет стихии, не разжимая рук, начинает зубами откручивать тюбы с краской. И вот она, удача! Плот с первыми жертвами стихии налетает на скалы. Ура!.. Теперь только успевай, поворачивайся. Ещё не все пошли ко дну, а холст почти готов!

– Ай, да Айвазовский! Ай, да сукин сын! – сказал бы Пушкин, если бы сидел на соседней скале. Только не говорите мне, что вы не были в музее. Только не говорите мне, что вы не стояли в восхищении перед «Девятым валом». Как может такое и не нравиться?

Да, нет в тебе, Серега, смелости Айвазовского, а есть одна зависть, – скажите вы и будете правы. Что я могу противопоставить мастеру? Свои рябинки и грибочки? Смешно! 

Чем же удивила тебя, Серега, эта веточка, которая не успела даже покраснеть как следует. 

Осень чуть-чуть только прикоснулась к ягодам рябины светло-оранжевой кистью... Я несу свое рябиновое сокровище, впечатываю сапоги в песок, прикрываясь от ветра этюдником, и вдруг замечаю, что мир неузнаваемо переменился. Какие-то большие перемены произошли в жизни залива. И я понял. И тут я понял, что произошло. Залив остался без птиц...

Выстрелы первых охотников подняли в воздух сотни лебедей, уток. Птицы метались над заливом, пытаясь спрятаться от страшных выстрелов. А как же отлет? У птиц же все не так как у людей. У них же все по-честному. По плану, который недоступен человеческому уму. Великому плану.

Как бы вам объяснить? Как?

Вот вы всей семьей собираетесь на юг... Бабушка стоит у плиты, дочка пошла в магазин, чтобы купить чего-нибудь в дорогу. Муж побежал на работу, чтобы «подчистить» хвосты. И вдруг, кто-то заглядывает в форточку и кричит страшным голосом: «Внимание! Внимание! До отхода поезда «Рига – Симферополь» остается пять минут! Повторяю! До отхода поезда остается пять минут! Просьба к провожающим...»

Вы туго соображаете, что на этот поезд «Рига – Симферополь» у вас билеты. Что это вас касается! Ваши действия? Да, чуть не забыл.

– В случае, если вы не успеете занять места согласно купленным билетам, мы вынуждены вас расстрелять! – продолжает вопить кто-то тем же страшным голосом.

А теперь я повторю свой вопрос: ваши действия? Куда вы ломанётесь с чемоданами, детьми и прочей ерундой?.. А что делать перелетным птицам, которым и в голову не пришло взглянуть на календарь, чтобы уточнить, когда же в этом году начинается на них охота. И как им согласовать с людьми время вылета?

Неужели в заповеднике открыта охота на лебедей? – удивитесь вы. 

Нет, что вы? Не открыта. Лебедь занесен в Красную книгу. А вот утка серая, вкусная, которая плещется рядом с лебедем, не занесена! Шеей не вышла! Из-за нее на заливе весь сыр-бор. Точнее, на озере, которое рядом с заливом. Один лебедь, правда, пролетел в сторону Риги... И все. Больше сегодня птиц над заливом я не видел... 

Постепенно события прошедшей ночи стали отходить на второй план. Нужно было топить печь, готовить обед, мыть посуду, рисовать, «искать» этюды. Жизнь на хуторе продолжала удивлять и «зажигать».

Если на море случался шторм, то утром солнце вставало в облаках. Если всю ночь гудело и завывало, то утром – достаточно только голову оторвать от подушки, чтобы выглянуть в окно – можно было видеть, как огромная, во весь горизонт, сине-фиолетовая туча, как декорация к какому-то фантастическому спектаклю, начинает отъезжать в сторону, освобождая место дневному светилу...

Если на море было спокойно, следовало бежать в лес. Натюрморты с грибами пользовались в этом году у меня большим успехом.

 Эка невидаль? – скажете вы. 

 Невидаль! Невидаль! – отвечу я вам. 

С утра перебегаю шоссе «Рига – Колка» и оказываюсь в сосновом лесу. Через час в корзинке уже есть четыре-пять белых. Урожай белых этого года конечно не сравнить с урожаем 2007. Но зато работа не прекращается ни на минуту. Белые можно положить на стол. Можно положить на стул, а рядом на полу сложить свои зеленые сапоги... Или выложить грибы на белую тарелку с синей полосой. После нескольких удачных этюдов я вернулся в Вильнюс.

Удачными я считаю не только этюды с грибами. И «Лодки в Энгуре». И «Шторм в Абрагциемсе». С «Лодками...» все понятно. Тут всякий видит – дивно хороши! А вот «Шторм в Абрагциемсе» несколько вопросов вызывает. И самый первый из них, почему работа называется «Шторм...»?

Помню, я уже отвечал на некоторые ваши вопросы. «Сергей, а вам нравится море Айвазовского?» А вы помните, что отвечал я, помните? А я ответил: я вам не Айвазовский! Шторм на Балтике – вещь иного порядка...

Я сидел на ступеньках лестницы, ведущей в мастерскую, когда он налетел. Сначала небо стало у горизонта светло-светло оранжевым. Ветер налетел... Нет, ветер не налетал! Воздух пошел на берег сплошной стеной, и казалось, что ветра нет вовсе. Только сосны почему-то начали раскачиваться как изможденные танцоры в вальсе. Они сильно отклоняли свои пушистые головы в сторону леса, а потом пытались вернуть их на прежнее место, но не могли. Я инстинктивно пытался втянуть голову в плечи и сна-чала не понимал, откуда в воздухе стоит такой гул.

И только по волнам, которые вдруг стали преодолевать отмель и бить в берег, понял, что случилось...

Как передать то, что я увидел? Как это выразить? Может быть следовало нарисовать лодку с орущими моряками, летящую по небу? Или тонущий корабль, который покидают по якорной цепи матросы вместе с якорем.

Но я нарисовал то, что нарисовал. То, что почувствовал и пережил. По-другому – не знаю как! Не Айвазовский я...

«Лодки в Энгуре». Лодки ушли из Энгуре спустя год. Теперь в бухту заходят большие пластмассовые яхты. На ремонт. Нет и синего корабля у пирса. Этюд с синим кораблем я подарил Маше Умановой. На память...

Пробежав с этюдником до Энгуре пару раз впустую, я успокоился. Яхты рисовать не хотелось, а на большой художественный вымысел я пока не способен. В сторону Энгуре от Абрагциемса не было и грибов. Даже не верилось, что пару лет назад в этих же местах мне приходилось зарывать в мох этюдник, чтобы насобирать грибов. Зачем? Хороший вопрос. А вы собирали когда-нибудь грибы с этюдником на плече?.. В том же грибном 2007 я нарисовал «Закончится дождь, и мы снова пойдем в лес на работу – грибы собирать».

Я и вправду собирал их в таких количествах! Помню, как на третий день позирования они резко стали «сдуваться» от незаметной работы червяков и пришлось их останки положить в мусорное ведро. Теперь же этюды с грибами мне даются значительно быстрее, что сильно разнообразит мой рацион.

Накопив достаточное количество холстов, я отправляюсь в Вильнюс. Холсты оббиваю штапиком и связываю попарно. Сапоги вместе с рабочей одеждой, зонтом и этюдником. Все остальное пытаюсь затолкать в другую большую сумку. На левом плече килограмм 40, на правом – 10, и в руках что-нибудь. Так и плыву как верблюд, только не по пескам, а по дюнам. В последний раз мне пришлось тащить еще и доску мореного дуба, которую нашел на берегу. Название уже было: «Смерть самурая и его друзей». Какую такую смерть приняли самураи, я не знаю, но фотографию с «самураями» я попытаюсь обязательно разместить здесь.

А в Вильнюсе выясняется, что погода еще постоит, что силы еще есть и я опять складываю вещи... Дней через десять холсты готовы. Оббиваю их штапиком, связываю. Сапоги с одеждой, этюдником в другой руке. Теперь уж точно до следующего года...

Но, подождите. Подождите. Я же не рассказал вам про картину «Абрагциемс. Пейзаж с луной». Как же я хотел попрощаться с вами до следующего года, когда вы еще не услышали страшную историю про баню? Целый год вы будете в неведении?

Вот когда я чувствую, что мне не хватает литературного опыта. Эх, если бы он был! Как закружил бы я вас в вихре событий и исто-рий. Как лихо менял бы я сюжет, да простят меня профессионалы, и фабулу!

Если сравнивать с живописью, то это все равно что вмазать на картине вдруг в серый фон желтого кадмия. И вспыхнет этот кусочек холста от такой наглости, но стерпит. Потому что чувствует, что художник его украшает, а не девушка. И желтый здесь не то

чтобы к лицу, а без него вещь вялая, дряблая, никакая. Да, про баню, так про баню! Таких историй по пять штук в день я вам не расскажу...

Сижу я в конце своего рабочего дня на приступочке перед мастерской. И кисточки мою. В скипидаре. «Вкручиваю» их в посуду для разбавителя. Поднимаю голову... и вижу прямо перед собой луну. То есть, буквально напротив меня – луна! Да какая! Огромная!!! Как будто кто-то повесил ее между сухой сосной и живой на бельевой веревке. В мобильнике у меня есть камера, но рука не поднялась. Нет, думаю, не буду фотографировать. Запомню, так запомню. А не запомню, так и не запомню.

«Иного не дано!» Не мои слова, конечно. А Анатолия Семеновича, директора школы, которой отдал я свои лучшие педагогические годы...

За холстом бежать поздно. И силы за день на других холстах растратил. Рисунок только сделать, а дальше что? А луна горит оранжевым фонарем на сине-фиолетовом небе. И сумерки никак свет не победят. Светло как днем.

И пробежала только, как маленькая тучка, как мышка серенькая, неглубокая, можно сказать поверхностная. Даже не мысль, а так, мыслишка, что ли: «А ведь полная луна, брат». И всё. Побежала, побежала, как мышка серенькая. За сарай в сторону леса. И пропала. Как будто и не бежала вовсе.

Льёт с неба свет… То ли день, то ли вечер. Только зелень на соснах чуть темнее, чем обычно.

Хозяева в ту минуту баню принимали. Парились, можно сказать. А баня, устал повторять, под мастерской. А я кисточки мою. А они вениками наяривают. А я луной любуюсь.

Всё же сумерки на этот раз посильней были. Стало темнеть. Потихонечку-потихонечку. И луна двинулась. Слышу – внизу мыться заканчивают. И Лена, бабушка Эльдара, кричит: «Серега, можешь в баню сходить. Тут и тебе хватит!»

– Спасибо, – кричу в ответ. – Схожу!

Слышали уже вы, наверно, что баня для меня на втором месте после живописи. А иногда и на первом, если друзья позовут. Затолкал я кисточки недомытые в полиэтиленовый мешок, чтобы не засохли, и по лесенке. Вниз. За счастьем...

Налил в тазик воды горячей и давай камушки обхаживать. Таз воды вылил – поднял пар. Но он быстро уходит, оказалось, что дверь не закрыта до конца. Я ее рванул на себя... И дверь захлопнулась. Второй таз с кипятком разливаю по камушкам. По тому же маршруту. И вот оно счастье... И ногами по потолку. И с закрытыми глазами. И на спине. И на животе. И просто закрывшись руками от жара – сколько выдержу. Все. Пора. Надо выходить. Устал я, ребята... Надо на свежий воздух! Толкаю дверь, а она ни с места. И тут только доходит до меня, что на двери со стороны парилки ручки нет. Ее сняли за ненадобностью, потому что дверь здесь никогда плотно не закрывалась. Никогда не закрывалась, а я взял да закрыл...

Ручку сняли, но язычок от замка в двери остался. Он-то и «зафиксировал» дверь...

Паники не было, но выйти очень хотелось. Напарился же я от души. Конечно, в кино десантники такие двери щелкают как семечки. Но мы, ребята, с вами не в кино попали.

Бью ногой в дверь, а она даже не дрогнет! Вы, может быть, видели, как матросы люки в отсеках на подводной лодке задраивают. Приблизительно и здесь та же история. Только в кино матросы потом люки отдраивают, а здесь никак не получается. Минут десять стучал ногой, толкал плечом, пока не убедился в тщетности избранного пути. Нужно было менять тактику...

И решил я выходить через стену. Стены в бане были обшиты «серьезной» вагонкой. Раз дверь невозможно открыть, остается одна дорога – сквозь стену! Стал вагонку руками отрывать и, спустя некоторое время, отодрал-таки три доски. Долез до утеплителя, оторвал кусок – в надежде, что за ним свобода. Но не тут-то было. За утеплителем оказалась кирпичная кладка. Ни форточки. Ни вытяжки. Пока доски отрывал – лоб рассек, руки гвоздями поранил. Герой, а не художник. Только гранаты в руках не хватает. Сколько смог бы продержаться в «безвоздушном пространстве» – не знаю. Помощи тоже ждать было неоткуда. Баня – около леса. А дома – около моря.

Попытался воспользоваться досками как рычагом. Доски ломаются, а дверь ни с места. Кое-как мне удалось забить обломки досок в щель между коробкой и дверью, чтобы дверь была под «напряжением». На полу увидел тряпку. Тогда завернул в тряпку огнеупорный кирпич, который лежал среди камней на печке и ударил в районе защелки. Раздался треск (треснула коробка) и дверь... распахнулась. И я вышел из парилки...

Каждый «хуторянин» по-своему переживал случившиеся со мной. Лена стала рассказывать нашим общим знакомым, что «Серега на хуторе получил по голове и стал рисовать как Ван Гог». Эрика, старшая сестра Лены, еще больше склонная к юмору, шутила: «Серега вышел – и хорошо. А не вышел бы – тоже неплохо. Мы бы ему закатили пышные похороны, а на оставшиеся от продажи картин деньги, прикупили бы соседний хутор».

Насчет пышных похорон – не очень и хотелось бы! Да и ван гоговский путь страшноват. Но первые две работы после бани в лунную ночь, по-моему, выделяются.

«Абрагциемс. Пейзаж с луной (1)» и «Абрагциемс. Пейзаж с луной(2)»

На следующий день после боя к вечеру был готов эскиз «лунного пейзажа» и только появилась луна, я стал «хватать» цветовые соотношения. Кистью «пробегал» по траве, деревьям. Уточнял цвет луны. И опять к сараям, небу, деревьям. Но луна пошла уже по другой траектории. Она пошла выше деревьев. Я же поместил ее в то место, где ожидал ее появление. Вот та маленькая ложь, ради великой правды искусства...

Еще через день я с новым эскизом опять ждал выхода луны. И заканчивал работу уже в темноте. Луна проскочила заметно выше намеченной мной траектории. Больше врать про луну не хотелось... Небо затянуло дымкой. Луна вышла глубоко ночью. И очень высоко. Я пока не готов рисовать в полной темноте. Это к Айвазовскому. Или к Куинджи...

Стал ли я рисовать как Ван Гог? Нет конечно. Я стал рисовать как Евтухов, который долбанул сам себя доской по голове так, что даже остался след в виде шрама. А может быть шрам в виде следа?

В Абрагциемсе я освоил новые профессии: повара, посудомойки, заготовителя грибов и созерцателя птиц.

Одна хорошая новость: спустя какое-то время лебеди вернулись в залив. Вы помните, как я переживал за их судьбу? Как оплакивал их поезд «Рига– Симферополь», набитый недобитой птицей. Нет, они не улетели на юг, «побросав все», как думал я...

И вот уже неделю я живу на хуторе один. Иногда ко мне в гости с соседнего хутора заходит Лила. Когда-то она жила в Риге, но потом переехала в Абрагциемс. За своим мужем. Это было очень давно. Теперь Лила здешний старожил.

И однажды она рассказала мне страшную историю. Про «кая-грежи». Ага, вот почему мне здесь страшно по ночам? Но, не буду забегать вперед. Всё по порядку...

Когда хозяева уехали, у меня появилась проблема: где жить? Раньше этой проблемы не было, потому что я мог жить только в мастерской. И вот расплата за комфорт: нужно переезжать. Спать в мастерской стало очень холодно. В большом просторном доме-амбаре, где летом жили Итта и Эрика, тоже. В доме-амбаре можно было включить обогреватели. Но один из них гудел как ненормальный, а второй наполнял комнату запахом машинного масла.

Сначала я переехал в дом, который во времена своей молодости был амбаром. Я закрепил большой крюк на пробитой временем двери. Включил масляный радиатор и приготовился отойти ко сну... Но сон не готов был прийти ко мне. Сон ходил по большой зале где угодно, только не около моей подушки. И это оказалось не исключением из правил. А правилом без исключений!

Каждый вечер я полночи ворочался в постели, вслушивался в звенящую тишину.

Окна в зале были пробиты с противоположных сторон и, как бы ты не укладывался, головой ты должен был лежать к одному из них. А за окном темный двор, переходящий в темный лес. Если была луна, то она освещала темный двор, но тогда лес становился еще темнее. Каждый вечер кто-то ожесточенно грыз и царапался прямо у меня под подушкой. Если я еще не спал, тогда я понимал, что это мышь под полом. Но если уже дремал... Тогда казалось, что кто-то вот-вот залезет со своими когтями прямо в ухо. Я залезал с головой под одеяло, но страхи продолжали и там доставать меня. Я пытался понять причину этих беспричинных страхов и не мог понять. Какому такому настоящему разбойнику придет в голову шастать по лесу в поисках жертвы, а потом нечаянно наткнуться на ма-а-аленького живописца, который дрожит у себя в кровати, как мышонок...

Но когда кризис – разбойником может стать каждый! Такую мысль озвучила по приемнику госпожа министр внутренних дел Латвии. Конечно, она сказала немного по-другому. Время сейчас такое, сказала госпожа министр, что могут убить и за 200 латов, поэтому желательно, сказала госпожа министр, носить в сумочке элетрошокер. Я представил себя, ходящим по хутору с электрошокером в сумочке. Ну, сумочку, допустим, я найду, но где же мне здесь взять электрошокер? И откуда ей известно, госпоже министру, что у меня в кошельке лежат эти злополучные 200 латов?

Вообще-то я одолжил у Мишки Уманова 250 лат. Мишка, не переживай! Помню… Помню... Но 50 я уже потратил. Только за книжку Ли «Голова человека» я отдал 7 лат. Потом купил пачку скульптурного пластилина, несколько простых карандашей фирмы Lyra и уже в Энгуре – еды на неделю.

По книге Ли я штудирую голову странного человека с квадратной головой. Из пластилина леплю часового. По моему проекту, часового, а может быть, и двух, надо отлить из бронзы в человеческий рост. Часовые должны идти по каналу, как по земле, строевым шагом, отрывая сапоги от воды, как от размякшего на солнце асфальта, в сторону памятника Свободы...

Но потом я передумал и решил вылепить совсем другого часового. Часовой похож на английского солдата времен войны с бурами. Хорошо бы поставить его перед зданием банка «Риетум», что на Весетас. Он будет сторожить не только банк, но и бедуинов, которые расположились здесь же на лужайке. Они греются у огня. Рядом лежит верблюд с экзотическим седлом на спине. На верблюда и бедуинов у меня нет пластилина, поэтому я отложил этот проект до светлого будущего. Надеюсь, что мне повезет и Рига дождется скульптурной композиции с верблюдом. А я смог бы иногда по вечерам тоже погреться у этого огня. От Смеловых до здания банка всего пару минут ходьбы...

Про буров я слышал еще в школе. На уроках истории. Но больше я из истории и не помню ничего. В той же школе к истории у меня отбили всякий интерес датами и цифрами. Там же я не полюбил уроки пения. Пение у нас вел бывший подводник, который как-то повредил здоровье на подводной лодке. На урок он приходил с баяном. Пытался на слух подобрать какую-нибудь мелодию. Быстро уставал. Потом он ставил баян на стол и ждал звонка. Мы тоже ждали звонка вместе с ним...

Я взрослый человек и поэтому понимал, что если разбойники все же залезут ночью через окно или рванут со всей силы дверь – Мишкины деньги придется отдать. А у меня самого на них были серьезные виды...

Каждый вечер история повторялась. Я долго не мог заснуть. Крутился на диване часов до 4-5 и только потом засыпал. Какие только уловки я не придумывал. Сам себе я приводил в пример библейских героев и ...самого себя. Я же, можно сказать, был профессиональным сторожем. Во время службы в армии я сторожил ракету, которую наши ребята прятали под землей. Я был начальником караула. Целую неделю караул караулил ракету. Правда, караулу караулить помогал электрический ток высокого напряжения, но и нам нельзя было расслабляться. Империалисты мечтали если не украсть, то хотя бы сломать нашу штуку. Об этом нам напоминали на каждом разборе старшие товарищи. И в одну из таких бессонных ночей мне и пришло название картины, которую я не мог никак закончить...

«Дорогой Савушкин...»

Савушкин был комсоргом в моем отделении. У него были голубые, почти бесцветные глаза и большое желание врать. По любому поводу или пустяку. Савушкин врал даже тогда, когда не хотел врать. Он понимал, что все знают, что он врет, но ничего не

мог с собой поделать. Его голубые, почти бесцветные зрачки выписывали настоящие кренделя. Или просто разбегались в разные стороны.

– Так как же такого бойца выбрали комсоргом? – спросите вы

– А кто его выбирал? – спрошу я сам у вас. Время было такое. У всех были какие-то звания. Или должности. Или обязанности. Я был сержантом. Командиром отделения. Ефрейтор Крук и ефрейтор Ерин – моими помощниками. А Савушкин должен был стать комсоргом. Может, это была рука свыше? Может быть ...пал жребий. В случайно найденном на точке тайнике мы прочитали, что Савушкин сейчас комсорг ...полка. Эту должность он получил благодаря своим личным качествам. Мужеству и стойкости! Конечно, ему сейчас тяжело, но он не боится трудностей. Он ведет за собой солдат, не только своего отделения, но и полка. И даже капитан Марьянов спрашивает у него совета, не говоря уже про сержанта, командира отделения, где служит Савушкин.

Вот и сейчас, когда сержанты и старшины пьют в солдатской чайной кипяток со сгущенкой, Савушкин сидит в Ленинской комнате, готовит политинформацию. Солдаты, через Савушкина, как через приёмник, должны быть в курсе мировых проблем...

Савушкин перепрятал тайник. Но мы с почти охотничьим азартом разыскали его вновь. Все отделение во главе со мной считало эту охоту на дезу святым долгом. Мы зачитывались «подвигами» комсорга Савушкина… Как он заменил «убитого» на учениях командира и «подавил» огневую точку врага. Как сам генерал-майор Барабанщиков жал ему руку... и его фото, Савушкина, не Барабанщикова, висит на плацу.

– Савушкин, ну зачем ты врёшь? – спрашивали мы.

(Окончание следует)