Сергей Евтухов. ГОРДО РЕЕТ БУРЕВЕСТНИК, ТАК ПОХОЖИЙ НА АНТЕННУ...

Продолжение

Начало здесь ==>>

Нет, друзья! Дуб – это не дерево! А это ваш покорный слуга! И чего я решил, что вы, конечно, в курсе, кто такая Веревкина! И что вы сто раз слышали про местечко Благодать... Вот только письма Веревкиной сохранились в библиотеке Мажвидаса лишь потому, что адресатом их был Илья Репин. И сохранились случайно!

Имя Веревкиной было известно лишь специалистам, потому что она долгие годы была спутницей Явленского. И воспринималась, соответственно, как «приложение» к великому мастеру. Дочь генерала царской России получила блестящее образование... Стоп, Серега. Стоп. Это я себе. Куда побежал? Что стоит сейчас набрать в любом поисковике: Веревкина Марианна. Тут все и откроется. Почти все. Потому что не откроется то, что должен сказать я. Речь даже не о Явленском, который состоялся исключительно благодаря поддержке Марианны, но и о Кандинском. Если помощь Веревкиной Явленскому не заметить было просто невозможно (настолько она была всеобъемлющей и разносторонней), то с Василь Василичем Кандинским все сложнее.

Материально Василию помогала его ученица Габриэла Мюнтер. А влияние на творчество Кандинского Веревкиной почему-то осталось без внимания. Конечно «виновата» в первую очередь сама Марианна, она всегда старалась быть в тени (в отличие от амбициозных мужчин, ее окружавших). Марианна была не только замечательным живописцем. Она была знатоком, теоретиком, «философом» искусства. С уникальным художественным вкусом! Без ее участия в современном искусстве (мое мнение) не было бы ни Явленского, ни Кандинского. И думаю, что другого такого случая, события (схожего по масштабу влияния) в истории искусств не было. Как штрихи к портрету, приведу несколько цитат Марианны... Память о Веревкиной сохранилась в Европе. В Асконе (Швейцария) в муниципальном музее есть ее картины. В Мюнхене в честь Марианны названа улица...

Трудно представить (может быть, представление даст статья Репина), в каких условиях шло рождение нового, доселе неизвестного искусства. И каким нападкам оно подвергалось. Но это уже другая история. В 1910 году Репин даже посетил выставку в Петербурге на Невском, где были работы и Веревкиной, и Явленского. Алексей и Марианна к этому времени уже лет как пятнадцать жили за границей.

«...Меня очень интересовали работы А. Г. Явленского и М. В. Веревкиной в салоне в армянской церкви... Здесь ожидал нас целый ад цинизма западных бездарностей, хулиганов, саврасов без узды, на полной свободе выкидывающих курбеты красками на холстах» – так начинает Репин описание выставки. И дальше читаем:

– Пойдемте, нет мочи терпеть долее эти миазмы! – обращаюсь я к терпеливому спутнику.

– А как же Явленский и Веревкина? Ведь мы их еще не видели, - сказал мне добрый Виргилий.

– Ищите их, дорогой мой, а я буду смотреть в окно пока; глаза мои заболели от этой дерущей грубости красок хулиганов.

Я вспоминал. Сама Марианна Владимировна Веревкина до 1894 года в Петербурге произвела несколько замечательных полотен... Пластика и сила черного тона этих характерных картин сделали бы честь всякому первоклассному мастеру... Силу света, характерность и жизнь этих фигур похвалил бы сам Мурильо, и позавидовал бы ей Зурбаран. В Мюнхен после этих работ М. В. уезжала с большими планами; эта талантливая особа кипела жизнедеятельностью и имела большой кругозор идей при своем недюжинном художественном образовании. Года два назад в «Салоне» Серг. Маковского впервые у нас появились апельсины на голубой плоскости, покатой к зрителю (холст все держит). Это были работы Явленского. Они были плохи, аляповаты, бессмысленны и явное подражание уже избитому... Но я еще ждал: он не бездарностью был у нас, только с ленцой...

– Ах, да ведь вот это и есть работы Явленского, – крикнул мне Николай Дмитриевич, – сколько раз мы проходили мимо них, и вы еще махали на них безнадежно рукой. Боже!..

Ну, этого не стоило искать; пухлая отсебятина: желто-зеленые лица, с японской краской костюмов (сочетание, весьма использованное мюнхенскими декораторами). Даже на вывеску забракуют. У этой-то шея - профиль - распухла; черный веер... Лучше бы не искать!..

– А внизу Веревкина, - указывает Виргилий.

– Не может быть! – вздыхаю я.

– «Вот вам конец нелюбимый «Мира любимейшей сказки»... Ах, как грустно... Почему же при всех удобствах западных приспособлений в среде – бучиле искусства – такие отрицательные результаты?»

Так оценивались поиски новаторов не только маэстро Репиным. Ниже еще один отзыв, более поздний, но такой же бестактный и примитивный... С такими же категоричными оценками.

«Занятия за границей не помогли М. Веревкиной стать интересным, большим художником. Репин предупреждал ее и Явленского: «Учиться надо дома у себя; только там Вы без помехи разовьетесь и будете силой настоящей... « Несомненно способная, даже талантливая, ученица Репина увлеклась под влиянием Явленского упадочными направлениями западного искусства. У Явленского была склонность к манере и подражательству, и не случайно Репин именует его в письмах то Веласкецом, то Уистлером, то Гойей и т. д. Позже следовало подражание Ван Гогу, Сезанну, Матиссу. Репин ценил талант Явленского, оказывал ему поддержку в Академии художеств. Он рекомендует будущему художнику больше работать, заканчивать начатые произведения, выставляться. Нельзя не признать, что нередко у Репина сквозит также некоторое нерасположение и ирония по отношению к Явленскому, самолюбце которого болезненно реагирует на замечания и советы учителя. Вероятно, поэтому переписка с Репиным прерывается на несколько лет... Творчество А. Г. Явленского и М. В. Веревкиной было бесплодно, оно не оставило следа в истории русского искусства. Таков неминуемый удел художника, потерявшего живую связь с народом, замкнувшегося в маленьком мирке своего «я» и скатившегося в омут чужих, упаднических «измов». В одном письме Репин писал М. В. Веревкиной: «Для нас... важно, чтобы лепта наша была собственная, искренно положенная в общую сокровищницу человечества, а не занятая у кого-нибудь в долг, взятая напрокат. Для потомства эти заимствования и повторения будут уж жалки и неинтересны».

Да уж, точно: «жалки и неинтересны»... Писатель, критик, думающий, что искусство, нечто совершенно искусственное, нечто совершенно выдуманное, и представить себе не может, ЧТО он пишет! Предполагаю, что это заметки настоящего реалиста!.. Хотя, если человек писал не от себя, а по заданию, например, партии, то теперь, в духе новых, пусть и слабых веяний, он мог бы написать и совсем по-другому. «И вот словно перелетные птицы весной возвращаются к нам незаслуженно забытые имена. Сначала газетными публикациями, потом журнальными статьями и вот теперь книгами, картинами и выставками. Рассаживаются на ветвях нашего ума стаями свежих мыслей, гроздьями новых впечатлений! Им – быть!» Ну, как-то так. Жди, читатель!

А пока я беру ножницы «У искусства свои законы, отличные от тех, что правят жизнью и личностью. Первейший из этих законов – исключение. Сильный характер эстетического выражения <…> отвечает крику от боли, смеху от радости, слезам от печали. Лицемерные крик, смех, слезы вызывают отвращение. То же самое и с выражением художественного впечатления – фальшивым, умышленным, намеренным, вычурным. Речь идет не о реализме, а об искренности. Произведение искусства должно быть искренним. Иногда до наивной искренности. Эта искренность и есть оружие против традиционной школы. Именно эта искренность ставит художника перед столь строгим выбором средств выражения. Вовсе не жизнь призвана создать произведение искусства, но впечатление, полученное личностью художника».

Вообще-то устал я, товарищи, спорить с реалистами. С одной стороны, вроде бы правы. А с другой стороны – ну полная ерунда... Вот упадут, лоб расшибут, сбегают за угол. Заклеют лоб пластырем и снова на улицу. Как будто и не падали вовсе! Опять уверенность в речах. Доводы в пользу реализма. Не всегда убедительные. Но если старые иссякли, новые. Неожиданные. Наподобие того, что приводил мне в пример опытный галерейщик. Когда покупатель совсем извел его своими сомнениями: покупать, не покупать картину, он вдруг перевернул холст обратной стороной и воскликнул: «Да вы посмотрите – как натянут холст! Как струна!» И вопрос оказался решенным. Картину купили. У реалиста полная уверенность, что все ерунда, кроме его труда. Наверно это у него от плохой пищи, которою он принимает на пленэре. Или от большого ума. Но почему же Веревкина, одна из любимейших учениц Репина (который, кстати, предрекал ей большое будущее) писала: «Я выставлялась у передвижников, мои картины приняла Академия, критика меня хвалила, я же была в отчаянии. Мир реализма был мне так же чужд, как мир романтизма. Я стремилась найти свое собственное направление». И что удивительно, критики, которые писали, что «творчество А. Г. Явленского и М. Веревкиной было бесплодно, оно не оставило следа в истории русского искусства», может быть, правы. Друзья, я не считаю «следами» последние публикации и даже выставки. Те «следы», которые помогают художнику находить дорогу в современном искусстве, двигаться дальше – затоптаны в русском искусстве. Но, слава Богу, не пропали они в истории мирового искусства. В Мюнхене есть улица, названная в честь Марианны. В Литве есть... Нет, пока нет... Но вышла замечательная монография Лаймы Лаучкайте «Всадница экспрессионизма Марианна Веревкина». В примечаниях есть и письма Марианны. И пока мы не уехали далеко от Благодати, перенесу вас в 1886 год. Письмо Марианны к отцу. Благодать – Санкт-Петербург...

«Дорогой Папа. Прошлую пятницу я тебе не писала по следующей причине. У нас стояло несколько прекрасных дней, и я не решилась ехать на ночь в Ажугире. Мы, т.е. я, дочь вижунского учителя Маша, Ева, Яков, Иван, Рейске, Моргунович и трое детей отправились в четверг на двух карах в лес. День был жаркий, вечер чудный, но во время заката солнца на противоположной стороне появилась величественная панорама подымавшихся туч. Я предсказала грозу, мне никто не поверил. Стефан сказал, что погода такая чудная, что даже смертный случай в родной семье не мог бы оторвать его от работ. Мы поехали. Помещик Макарский разрешил нам ловить в своем озере раков. Там нас ждал Лимба младший с лучинами, но когда мы подъехали к озеру, над нами уже висела туча черная как ночь. Решили оставить ловинку и спасаться к Лимбе. Началось бешеное удирание от грозы. С каждой секундой темнело, поднялся страшный ветер. Когда мы въехали в лес, было темно как в могиле, ветер бушевал неистово. Деревья гнуло чуть ли не до земли, и мы должны были прятаться на дно своих кар. При громе, молнии и бушевании леса, при непроницаемом мраке ворвались мы в новый сарай Лимбы. В эту самую минуту начался страшный ливень. В сарае было темно, но просторно... Дождь задержал нас в Ажугирах до субботы. Это время мы провели очень весело... Мы и пили, и танцевали, и играли в жмурки во время нашего плена в сарае...»

Сто двадцать шесть лет тому назад была гроза в Благодати...

Очень-очень давно это было... И поди разыщи сейчас помещика Макарского? Или родственников помещика (про раков я уже и не говорю). Теперь в Благодати не кары, а машины. Кто б мог подумать? Теперь в Благодати не крестьяне, а офицеры... Кто б мог поверить? Теперь это место и не Благодать вовсе. Только шумит, кипит речка Вижону на перекатах, остатках старой мельницы...

Тг ш зщпщвлф оу, оф мфь вщдщяг! Тг ш зщпщвлф оу, оф мфь вщдщяг!..

АБР! АБР! КараТпррр ПрТр ТрПр Ахтыр катыр твою тарай!

Нет, ну кто просил Настю мыть клавиатуру? Еле-еле пробился с нормальными буквами. Подождите, подождите... Забыл из-за этой клавиатуры, что дальше-то. Хм. Ну и дела... Ахтыр катыр... тарай... твою...

И открылась мне еще одна проблема современной литературы. Вдруг. Не сразу. И не только современной, но и всемирной литературы. Сегодня во многих домах можно встретить и Сервантеса, и Джойса. Но не востребованы они ежедневно. Не лежат как фрукты в корзине или хлеб в хлебнице для «повседневного» потребления! А могли бы!..

А дело-то в картинках! Мало стало картинок. Мало стало репродукций. Ну, почему же не добавить в книжку иллюстраций! Взялся с утра обыватель за Сервантеса – картинки полистать – и не оторвать его. Так увлекся. А потом и Джойса взялся полистать! А «Улисс» – вещь не маленькая. Там можно столько всего прорисовать... Смотреть – не пересмотреть. А устал смотреть – бери и читай! Друг звонит: Серега! Че делаешь? А ты ему: Джойса перелистываю. И чувствуете, что на том конце провода – пауза. Хорошая такая актерская пауза – как будто щелбан залепил кто-то в полной тишине.

В наш просвещенный век, чтобы изготовить иллюстрацию, достаточно купить цветной бумаги. И взять хорошие ножницы (у меня они есть, ножницы фирмы «Хренкель»). Это во времена Матисса сложно было с цветной бума¬гой. При¬хо¬дилось гуашь ящиками закупать, чтобы получить цвет¬ную бумагу.

А теперь? Сколько хорошей цветной бумаги! Сколько товаров первой необходимости (про ножницы я уже, вроде, говорил). Сиди! Вырезай из бумаги и наклеивай на картон!

Два круга и руль – велосипед. Платье, зонт – Габриэла. Шляпа, штаны – Кандинский. Габриэла бежит впереди (как местная), показывая дорогу. На Габриэле широкополая шляпа, широкое платье (стянутое в талии новым корсетом), которое выбрал Василий, потому что он понимает толк не только в абстрактном искусстве! Одет с иголочки. В мягких летних сапогах, в костюме баварского охотника. Ей неудобно бежать в таком наряде, но она не может перейти на шаг. Почему? Да потому что на велосипеде не артист цирка, а сам Кандинский, будущий лидер мирового абстрактного искусства. А, если он поедет медленно, то может потерять равновесие и свалиться с велосипеда прямо вниз. И что за картина будет перед нами. Внизу, почти на альпийских лугах сидит с разбитым лицом, весь в синяках и шишках, и пыли художник, который уже привык больше пастись на пастбищах славы, нежели на альпийских лугах. А вверху смеется (и приседает от хохота) его спутница. Не смешно!

Друзья, ну не станете же вы осуждать Габриэлу за то, что она увлеклась этим Кандинским, а тот не всегда, надо заметить, был на высоте. И даже бросил потом Габриэлу. Жизнь есть жизнь. И состоит она из череды взлетов и падений. Ошибок и разочарований. Успехов и наград!.. Так и вы, друзья, не судите строго мой труд, не радуйтесь сильно, если вдруг найдете орфографическую ошибку.

Не раздражайтесь и из-за того, что вам, может быть, трудно удержать сюжетную линию. А кому сейчас легко?

И почему «что-то» должно вытекать из «чего-то»... Логика событий в нашей жизни подсказывает, что как раз бывает все наоборот.

Вот пошли вы, например, к семи на работу, а уже в девять вас видели с друзьями в бане. И, заметьте, ничто не предвещало такого поворота событий. Или собрался, например, мужик на охоту, а вместо ружья прихватил корзину для грибов. И пришлось ему, бедолаге, целый день бегать за лосем по лесу с этой корзиной. Домой он вернулся злой, в царапинах и ссадинах, с пустой корзиной. А наутро, вдобавок, жена ушла.

А в рассказе вам вынь да положь... Если уж сели Меньшаков и Добродий в поезд «Москва – Пермь», так обязательно должны на следующий день сойти в Перми. И сесть на лавку в зале ожидания, чтобы вечером того же дня выехать в Москву поездом «Пермь – Москва».

И с иллюстрациями такая же картина. Ну что проку, дорогой писатель, если твои слова проиллюстрировал художник? Что писатель написал, то художник Троеруков и изобразил. Да гнать надо этого Троерукова из издательства! И писателя тоже гнать! Ведь, ежели ты – писатель, то тебе карандашные подпорки не нужны. У тебя слово должно рисовать не хуже кисти. Поэтому, куда приятней читателю натолкнуться на иллюстрацию неожиданную, непредсказуемую. Все равно, что прохожему вечером влететь в оставленную после зимы машину. Потереть ушибленное колено, поискать глазами другого прохожего или дворника, чтобы было с кем поделиться соображениями по поводу и самой машины, и владельца забытой на прохожей части машины, и про весь их двор, в общем, и в частности. Тогда и сама вещь получится некой концептуальной вещью, насыщенной событиями и неожиданными встречами. Что, в общем, и отличает большую литературу от маленькой. А мастера от графомана и прохиндея.